увидели эту картину! – вздохнул немец.
– Богема! – прокомментировала я. Видел бы, как они в обычные дни пьют, тут же утопился бы в Рейне. Вообще о том, как пьют в художественных цехах, надо писать отдельный роман. Мужики к пятидесяти умирают или деградируют, а бабы встряхиваются, идут к косметологу, отрезают лишнее, насвежо выходят за молодых и наверстывают недели, месяцы и годы, утопленные в чаду творческих распивок. Я всегда чувствовала себя чужой на этом празднике жизни, у меня и дела так долго не шли, оттого что не могла пить с кем надо и слушать пьяный бред с задушевным лицом.
– Но ведь вы тоже художник, я видел вас с этюдником.
– Я люблю работать. – Я действительно каждый день, как проклятая красила и красила ватманы профилем кудрявой скалы центра Бад-Бедесберга с останками замка на макушке. Волнисто-зеленые от лесов, величественные горы завораживали меня. Эдакие печки по выпеканию гномов и лесных духов, квинтэссенция депрессивно-уютной Германии.
– Наш Джо зашел к вам в комнату, потому что вы русская художница. Он не знал, что вы безупречная фрау.
– В каком смысле? – удивилась я.
– Вы приехали позже, вы ничего не видели. Когда фестиваль начал заселяться, все разместились по одноместным номерам, потом стали приходить и заселяться по четыре человека в один номер, чтобы экономить деньги, – пожаловался хозяин.
– Как это?
Номера крохотные, в них не развернуться. Огромная сексодромная постель, шкаф, бар, телевизор, столик. Одно вмонтировано в другое, самое просторное место – ванная.
– Спят вчетвером на кровати, вещи ставят в ванную. Когда Джо приходит убирать, на него никто не обращает внимания – кто спит, кто моется, а кто занимается сексом. Нам с женой это не понравилось, ведь в стоимость номера входит стоимость завтрака, а они приходят завтракать вчетвером. Я был против, но они… – он часто заморгал, – они сказали, ты вчера убивал на войне русских, а сегодня жалеешь для них булочку с кофе на завтрак. Я был простой солдат… Я не жалею булочку с кофе, мы с женой даже добавили бульоны и сосиски. Что вы скажете об этом, фрау Ермакова?
– Я не знаю. – А что ему на это скажешь? – В принципе вы хозяин гостиницы, и вам решать. Но если бы я была на вашем месте и воевала бы на чьей-нибудь земле, я, вероятно, чувствовала бы себя виноватой перед людьми этой национальности.
– Я согласен. Но сейчас русские воюют в Чечне. И никто из вас не только не считает себя виноватым, но даже не считает это войной! – сказал он укоризненно.
– Да там и не война, там какие-то сложные взаимоотношения. – Я, собственно, всегда вполуха смотрела новости.
– Нет, фрау Ермакова, – сказал хозяин, – там война. Кто-то из мудрецов сказал: «Никто не знает, что такое война, пока не отправит туда собственного сына».
– У меня, слава богу, дочери, – выдохнула я.
– Вам повезло, фрау Ермакова, – ответил немец.
Так вот, измучившись среди боннских фестивальных пьянок, на которых вечерами в огромном брезентовом шатре давали талон на ограниченный ужин и неограниченное спиртное, и уж наши набирались так, что не всех бойцов удавалось донести до отелей, некоторые до утра застывали на скамьях и газонах, я решила проветриться. Главное в поездке было добраться до Гамбурга самой, ощутив себя полноценной гражданкой мира. Позвонив Герде и узнав, что сегодня у нее вечеринка, я томно предположила: «Может быть, заеду». Уцепилась за приятеля, с его помощью купила билет «хин унд цурюк», ухватила на дорогу хавку в виде грозди бананов и бросилась на платформу, на которой заранее фланировали только представители третьего мира. Только представители третьего мира психологически не вписывались в контекст европейского транспорта, относящегося к единству места и времени как классический театр, то есть «в двенадцать» означает, что в двенадцать поезд будет стоять на платформе, а не подъезжать или отъезжать от нее.
Это наше «от забора до обеда», немереная верста и привычка пользоваться данным словом, чтобы давать и брать обратно! Сквозь дымку менталитета казалось шикарным заскочить на вечеринку в другой город; и, упаковав восхищение собственной самостоятельностью в будничное лицо для купе, я читала, делала карандашные наброски, дремала и курила. Когда все зашуршали пакетами с бутербродами, я извлекла гроздь бананов и поймала удивленные взгляды. Билет был дорогой, одежа моя соответствовала стандарту международной университетской шикарности, бананы диссонировали. Накрашена я, правда, была активней, чем немки, они ведь в принципе не красятся.
– У вас, вероятно, специальная диета? – спросила очень серьезная попутчица, школьная учительница.
– Ты выглядела как бродяга. Это все равно что в России взять с собой в поезд пакет вареной картошки, – пояснила потом Герда, долго жившая в Москве.
Мне вроде было по фигу, что они думают про мои бананы, но через полчаса я поперлась в ресторан, видимо, чтобы доказать всем обитателям поезда, включая меня саму, что в диету входят не только бананы. Красивый собранный мужик за столиком отчаянно заинтересовался моим произношением, услышав, что русская, воспламенился напрочь. Что-то, видимо, видел в кино или слышал про русских баб. Увы, времени было слишком мало, чтобы все допустимые предложения носили наряд пристойности, к тому же он выходил через час в городе, названия которого я никогда не выговорю.
– Как бы я хотел быть вашим гидом по Гамбургу. Как бы я хотел побывать в Москве. Первый раз в жизни я пью кофе с русской художницей. Мой дедушка имел фарфоровый завод, когда я был маленьким, к праздникам специально для меня делали чашку, на которой была нарисована целая сказочная история. Теперь это называется комикс. Дедушка мечтал, чтобы я стал художником, а я вместо этого торгую металлом, – говорил он. А я думала, как славно, что он выходит раньше, а то я бы уцепилась за его опеку и приехала бы к Герде не как белая женщина, а как совковая прилипала, которая станцию метро в чужой стране не может проехать без консультанта. Хотя он мне нравился, и я, охочая до сексуальных сюрпризов без отношенческих последствий, представила, как расстегиваю пуговицы на его белой рубашке, какое лицо у него будет потом, как он будет шептать «ком цу мир»… Расслабилась и начала водить по нему глазами, как кистью по мокрому шелку. И вдруг меня ударило током. Моя сумка с вещами стоит в купе!
«Успокойся, это Германия!» – сказала я себе. «Тем обидней будет потерять содержимое сумки!» – возразила я себе. «Кому нужны твои альбомы, кофты и платья?» – сказала я себе. «Когда унесут и обнаружат, что внутри, будет уже поздно, к тому же там подарки Герде!»– возразила я себе.
– Вы стали чем-то озабочены? – спросил сосед.
– Что? Да. – Забота о сумке блокировала все эрогенные зоны. Я мгновенно увидела, что у него не слишком породистые руки и легкие залысины, а улыбка нежная, но типичная для трусливых людей. – Извините, мне пора идти. Меня ждут в купе, – отрезала я и, бросив на стол больше, чем стоило выпитое и съеденное, пошла прочь. Бедный малый, какой загадочной отныне станет для него русская душа.
В купе все дремали. Сумка девственно ютилась на своем месте. Оставленного попутчика захотелось с нездешней силой. Я посмотрела на часы. Потеряно десять минут из возможного часа. Минус десять минут на то, чтобы одеться и застегнуться после. Минус десять минут на то, чтобы вернуться в ресторан и реанимировать атмосферу. Оставалось полчаса на все про все. Он достаточно эмоциональный, значит, еще десять минут, чтобы все это выглядело более-менее романтично. То есть чистых двадцать минут на любовь по ходу поезда. Овчинка не стоит выделки. Дура, неужели содержимое сумки равноценно такому кайфу? Конечно, нет. Ладно, успокойся, ты обокрала себя всего на одно приключение, некоторые по той же схеме крадут у себя целую жизнь… А в западных поездах надо учиться ездить.
В гнуснейшем настроении я оказалась на вечернем гамбургском вокзале. Все телефоны-автоматы оказались по карточкам. С тяжелой сумкой побрела на поиски способов позвонить, время шло, ночь сгущалась, а перспективы уменьшались. В конце концов сломалась, встала посреди вокзала и сделала несчастное лицо, в расчете на то, что мужчина, спросивший «Какие проблемы?», сам себя на их решение и обрекает.
То, что я умею войти в образ женщины, проблемы которой мужчины обожают решать, проверено на всех расах и языковых группах. Собственно, не знаю у кого и когда я этому научилась, тем более что всю
