жизнь доказывала, что все могу сама. Видимо, опекать интересно того, у кого проблемы раз в год, а не раз в пятнадцать минут. Пупсик всю жизнь строила из себя беспомощную киску солидного веса, но мужики шарахались от нее как от работающего комбайна. А Ёка выглядела как бронированный сейф, а была беззащитна, как ребенок.
Увы, вместо породистого ухоженного немца на мой вид отреагировал югослав маргинального вида, отделившийся от компании таких же. Но капризничать было поздно, да и гамбургский вокзал с каждой секундой становился все более и более опасным местечком. Путая украинские слова с польскими и русскими, перемежая их немецким такого выговора, что «ай, да ну!», он сказал:
– Мы с русскими братья. Будешь жить у меня, с работой помогу.
– Мне надо позвонить подруге, я приехала к подруге, у меня нет телефонной карты, – залепетала я, изображая из себя полную идиотку.
– Сейчас позвоним твоей подруге по моей карте, и я все устрою. – Он взвалил мою сумку на плечо и поволок в сторону освещенных стеклянных дверей. За дверями угадывались почтовый офис и полицейские. Это меня устроило. Он явно снимал с поезда постсоциалистических женщин, приехавших на заработки телом. Мне льстило, что я еще могу сойти за одну из них в темноте, и оставалось строить из себя дуру до момента конца использования его телефонной карточки, потому что было ясно, что пока я куплю свою в вокзальной обстановке, меня десять раз убьют и изнасилуют.
Югослав гордо провел меня мимо полицейских, кивнув им и небрежно бросив про приехавшую сестру. Полицейские прошуровали по мне удивленными глазами, видимо, таких приличных «сестер» возле югослава они не видели. Югослав купался в моих испуганных и доверчивых взорах, колебался между ролями благородного ухажера и трогательного папаши и набирал номер.
– Герда, – заорала я в трубку по-русски, стараясь произносить слова так, чтобы югослав не понял моей задачи, – я в Гамбурге. Быстро говори твой адрес.
– Какая ты молодец, – обрадовалась Герда. – Я живу в Альтоне. Бери такси, как раз приедешь к приходу гостей.
Югослав отнял у меня трубку и начал дискутировать с Гердой по-немецки о том, что ехать в такси дорого, что он прекрасно довезет меня на есбане, и, выпив по стаканчику, мы обговорим все наши дела. Вырвав у него трубку с самым нежным взором, я сказала:
– Не слушай его, я еду на такси.
– Кто этот человек? – возмутилась Герда. – Это твой друг? Ты приехала с другом? Но почему он учит меня, на чем удобней добираться до Альтоны? Почему он не хочет ехать с тобой на такси, если я плачу? – Герда богатая шикарная дама, не знающая цен на товары и живущая в логике: я просто много работаю, покупаю все, что мне нужно, и не загружаю голову ценами.
– Я звоню по его карточке с почтового офиса на центральном вокзале. По-моему, он принимает нас с тобой за проституток из Восточной Европы! – сообщила я.
– Это очень опасно. Немедленно спускайся вниз, прыгай в первое попавшееся такси, таксист тебя защитит. И ни в коем случае не оказывайся с этим человеком на неосвещенной части улицы. Не забывай, он югослав! – закричала она.
– Что значит последняя фраза? – удивилась я шовинизму.
– То, что у них идет война, и они все, даже здесь у нас, немножко сумасшедшие!
Я повесила трубку, югослав вопрошающе смотрел на меня.
– Альтона зынт едны паны, ком до мене, – сказал он, что в переводе с трех языков означало: «Твоя подружка что-то напутала, Альтона для богатых, ты, бедная крошка, совсем влипнешь, не валяй дурака, пошли ночевать ко мне».
Я дипломатично пожала плечами, он был не агрессивен, но очень активен. Я взяла у него сумку, поставила на пол, завозилась в косметичке, достала зеркало и начала пудриться, чтобы сбить его с толку. Минуты две он наблюдал за этим, потом потянул меня на улицу. Сумка была уже у меня в руках, это полдела. Где чертово такси? Вот и оно, как раз в зоне перехода из освещенного привокзалья в неосвещенный город, значит, другой возможности не будет. Я отстала на шаг, махнула таксисту, подпрыгнула к машине, в долю секунды открыла дверь, бросила сумку на сиденье и с криком «Данке! Филе данке!» повисла на шее югослава и чмокнула его в щеку. Это было грамотно, он потрясенно застыл, только сейчас врубившись, что благородно опекал безупречную фрау, я успела впрыгнуть в машину и рявкнуть: «Быстро в Альтону!»
В такси возле меня сидел пожилой седой мужчина с длинными завитыми волосами, ухоженными усами, накрашенными губами и накладной грудью. Он был баскетбольного роста, с ножищами, обтянутыми игривыми лосинами, с предплечьями, пестро вытатуированными диснеевскими персонажами, с бычьей шеей в кудрявом кожаном колье, с родинкой, приклеенной на нарумяненную щеку. У меня как у совка и живописца от такого изобразительного ряда поехала крыша. Я попыталась сделать лицо нормальным, но он просек мой столбняк и напрягся. Корсет с грудью был явно неудобен ему, и он каждую секунду что-то одергивал и почесывал.
В целом я понимала, что трансвестит ночью за рулем безопасней обычного мужика, но мысль о том, что он никакой не таксист, а сумасшедший, угнавший такси, порхала и порхала по извилинам, и я с ужасом представила, куда он меня завезет, чтобы убить и ограбить.
– Я приехала к подруге и хочу купить для нее цветов, – начала подлизываться я. – Не могли бы вы подсказать мне, где можно ночью купить красивые цветы?
– Цветы? – Он сурово посмотрел на меня, и, убедившись, что я не смеюсь и не издеваюсь, добавил: – Я знаю местечко.
Я заигрывала с ним, как пес с хозяином, и медленно растопила недоверие. Он рассказал, что они с другом в знак верности сделали на предплечьях одинаковую татуировку. Почему Дисней? Ведь он такой веселый. Я похвалила колье, сказала, что купила бы себе такое же, он зарделся от удовольствия и алаверды сообщил, что Россия, вероятно, славная страна, кабы не морозы и крепкая русская водка. Я перестала бояться, и мы разболтались так, что в ночном цветочном магазине, где он выбрал чудовищный фикус в аляпистой деревянной кадке, мотивировав тем, что у его бабушки был такой же, пожилая лысоватая продавщица с белыми букольками не сумела сдержать вежливого ужаса и недоуменного омерзения на малоподвижном лице. Я жаловалась на недостатки российской косметики, он хвалил английскую и колготки с лайкрой. Подъезжая к Гердиному дому, я сладострастно предвкушала, как при виде таксиста отвиснет ее челюсть. Она выбежала, поцеловала меня, вежливо восхитилась идиотским фикусом и начала ругаться с водителем.
– Ну как он тебе? – спросила я в подъезде.
– Идиот, ему надо было пять раз сказать, чтобы он выписал квитанцию для налоговой инспекции.
– Какой еще инспекции?
– Я оформила тебе командировку от нашего театра, ты должна будешь помочь мне со спектаклем по русской пьесе.
– Но я завтра уезжаю, – удивилась я.
– Отлично, после ухода гостей у нас будет целая ночь, – невозмутимо ответила Герда.
– Но как тебе его внешний вид? У меня чуть крыша не съехала от потрясения.
– Обычный таксист. У нас много трансвеститов работает таксистами. Он, с одной стороны, на работе, с другой – на сцене. Для них это очень практично.
Я почувствовала себя такой же идиоткой, как в момент обнаружения сумки в купе.
Когда после пресной вечеринки, в течение которой ели креветки, жаренные с зеленым салатом, десять представителей гамбургской богемы, сплошь одетые в черное, разошлись по домам, мы с Гердой уселись в белые кожаные кресла. Ее новый муж, актер, лет на семнадцать моложе, расставлял тарелки в посудомоечной машине, убирал кухню и гостиную и разучивал новую роль под магнитофонную запись.
– Ну как он тебе? – спросила Герда, жгучая полноватая красотка.
– Да уж получше Соколова.
Лет пять в России и кучу денег она убила на пейзажиста Соколова, пьющего импозантного альфонса патриотического розлива. Она снимала ему жилье, в котором кого он только не трахал в ее отсутствие, таскала его мазню на Запад и загадочным способом пристраивала. Она даже хотела родить от него ребенка, уже имея двух взрослых, пока ей не объяснили, как глубоко проспиртован соколовский ген.
