своим долгом заявить, что Угрехелидзе несет ответственность за человеческие жертвы в Азербайджане, Крыму, Трускавце, а Симиньков довел Нечерноземье до критического состояния. Их выдвижение нанесет непоправимый ущерб экологии континента. Перестройку нужно делать чистыми руками. Казанова.
Прокурору. Прошу разобраться фактом обыска и допроса. Казанова.
Федерико Феллини. Копия — газету «Правда». Мэтр, с глубокой благодарностью принимаю Ваше приглашение участвовать работе фильмом. Расцениваю предстоящую работу как обращение к мировому сообществу. Казанова.
УВД. При чем тут мое отчество? Покопайтесь в родословной Симинькова. Казанова.
С борта самолета. Симинькову. Продувайте вагоны, спрессовывайте отходы, усиливайте контроль, уточняйте, согласовывайте, поднимайте, углубляйте, выше несите, сосите леденцы московской фабрики «Рот Фронт», omnia теа mecum porto, in notui. Kasanova.
В перерыве
Ровно в одиннадцать звучит сирена, механизмы отключаются и на грязный стол с грохотом высыпается грязное домино.
Одни жуют и играют, другие жуют и смотрят, только баптист Маковей никогда не играет и не следит за игрой.
Он всегда сидит в углу и смотрит в окно.
В мастерскую — размяться и покурить — выходят из своих кабинетов начальник, парторг и профорг.
Они всегда вместе, всегда втроем: на работе, на собраниях, на демонстрациях, на свадьбах, на похоронах, на рыбалке и т. д.
— Что-то задождило, — говорит начальник.
— Задождило, — говорит парторг.
— Задождило, — говорит профорг.
— Как бы урожай не погиб, — говорит начальник.
— Как бы урожай не погиб, — говорит парторг.
— Не погиб бы, — говорит профорг.
— А вот когда я был в Индии, — говорит начальник.
— Тише, вы! — прикрикивает на игроков парторг.
— А ну тише! — прикрикивает профорг.
— То там было жарко, — говорит начальник.
— В Индии жарко! — говорит парторг.
— Жарко в Индии! — говорит профорг.
— Жизнь там контрастна, — говорит начальник.
— Жизнь в Индии контрастна! — говорит парторг.
— В Индии жизнь контрастная! — говорит профорг.
— Но я должен заметить, что…
И тут раздается храп — это уснул в своем углу баптист Маковей.
Начальник презрительно морщится, парторг и профорг — тоже, и они уходят из мастерской, а к храпящему Маковею подкрадывается алкоголик Бобров и подсовывает ему под нос пузырек с нашатырным спиртом. Маковей вздрагивает, дергается, стукается головой о подоконник, все смеются, и в это время звучит сирена — перерыв кончился, пора за работу.
Будут еще парки и рестораны
Армейская служба Виктора Петухова прошла в болотистых лесах, по уходу за свиньями.
«Будут еще парки и качели, рестораны и карусели!» — часто вечерами в курилке под гитару пел Зыбин из ОПД, и эта песня вызывала у Петухова волнение и грезы.
Демобилизовался он летом. Родина встретила степным зноем и металлургическим дымом. Особых новостей, перемен дома не было. Мать за обедом изложила план ближайших домашних дел: ремонт крыши и забора, привозка угля и дров, работа в огороде. Она говорила, а он уныло смотрел в окно, в жаркий, с детства надоевший огород.
После обеда лег в затемненной газетами и одеялом комнате. Закрыл глаза и увидел леса и свиней.
Проснулся вечером. Мать на керогазе под навесом что-то жарила. Солнце опускалось за Шлаковую гору.
— Никуда не уходи, сейчас гости придут, — сказала мать. Пришли дядя с тетей и соседи Полищуки. Виктор за столом чувствовал себя скованно, напряженно. Он с детства боялся гостей. При жизни отца в их доме часто бывали гости, и нередко шумные застолья, песни и танцы переходили в рукопашные. Вот и сейчас быстро захмелевший дядя порывался петь и танцевать, а затем, набычившись, объявил, что набьет сейчас кому-нибудь морду. Кое-как его успокоили и отправили спать. Полищуки еще остались. Они хвастались своим огородом и дочерью Верой: она у них и по хозяйству все умеет, и в школе училась хорошо, лучше всех, а сейчас вот готовится поступать в институт по газу, днями и ночами штудирует, никуда не ходит.
— Ну а ты как, учиться не собираешься? — спросили у Виктора.
— Не знаю… забыл уже все…
— А ты к нам приходи — Вера поможет! Приходи, не бойся, не укусим!
— Придет, — сказала мать.
Полищуки поблагодарили за стол, пожелали спокойной ночи и ушли.
Ночь была теплая, лунная, пахло фиалками и уборными.
«Ничего, будут еще парки и качели, рестораны и карусели», — подумал демобилизованный, засыпая.
Утром он съездил в военкомат, после обеда спал, вечером собрался в город, вышел за калитку и вернулся в дом.
Лег, о чем-то думал…
Утром мать послала в Гортоп: ждать холодов нечего, нужно вывезти уголь сейчас, бери кокс или антрацит и больше червонца за привоз не давай.
Находился Гортоп за Шлаковой горой, между погибшей речкой и железной дорогой. Там уже было столпотворение. Виктор постоял в стороне под пыльным деревом и вернулся домой.
— Ну что? — спросила мать.
— Не привезли, — ответил он.
После обеда он спал, вечером с матерью поливал огород. Утром мать снова послала в Гортоп, там уже было столпотворение, демобилизованный постоял под пыльным деревом и вернулся домой.
— Ну что? — спросила мать.
— Не привезли, — ответил он.
После обеда занялись крышей. Мать с чердака проволокой указывала щели. Виктор сверху накладывал латки. Работал он невнимательно и все поглядывал в сторону города.
— Ну как, пойдешь к Полищукам? — спросила мать вечером.
— Не знаю, — ответил он.
— А что тут знать? Иди! Живут они хорошо, дом у них хороший, деньги у них есть, Верка у них одна, по улицам не шляется — что тебе еще нужно?
Виктор надел новый костюм, купленный матерью в магазине уцененных товаров, и отправился к
