Я это приметил ишшо в гостях у Валерьяна. Глянет на тебя и вздохнёт. Аж нутро моё жалостью пронимает. Чем ты иё пробрал, не пойму. Кругом молодых ребят полно, а она к тебе присохла. Не разберёшь этих баб нипочем, чего хотят. Тёмный народ.
— Не надо об этом, Кондрат Фомич. Не надо…
— Раз не надо, так не надо. Дело хозяйское. Только я не супротив, коли што получится. Стать милым для женщины — дело нешутейное, трудное дело. Иные всю жизнь бьются, да так и не могут достичь. Взять, к примеру, меня.
Ведь, окромя ие бабки, никто меня боле так не ждал, не любил. А я стерял все. Дурень! Как там Влас, спит, што ль? Умаялись мы в дороге.
— Спит.
— Ну и слава Богу. Измучил он нас! Хотели отпереться от езды, он, как хлестанёт кулаком по стопу. Силком в самолёт загнал. Ну и характер у мужика! Невпроворот силы…
Семён вернулся в свой номер, попытался что-то писать, но ничего путного не выходило, мысли скакали куда-то в сторону, рвались, как гнилые нитки. Так и уснул с бумажками в руках.
Утром Влас заставил его принять холодный душ. Позавтракали и спустились к старикам. Дверь оказалась открытой. Деды сладко спали.
— Подъё-ё-м! — рыкнул Петров и сдернул со спящих одеяла. — Хватит спать, пора завтракать.
Они неохотно поднялись, умылись и кинулись одеваться.
— Влас, — засомневался Фомич, — одёжка у нас больно худая, к министру срамно итить в такой. Поехали поперва в магазины. Приоденемся.
— Он на приодетых досыта насмотрелся, — усмехнулся Влас, — пусть наяву поглядит старателей. Времени у нас свободного много, завтракайте, и поведу вас в Алмазный фонд.
— Это ишшо к чему алмазы тебе? — поражённо застыл Фомич. — Неужто уйдёшь от золота и примешься их искать? Не балуй, Влас!
— Там самородки золота лежат и украшения царей. На самородки взглянуть нет охоты? Я билеты в министерстве еле достал.
— На самородки можно, — успокоился Кондрат, — надо было Валерьяновых с собой прихватить, тожа положить на память.
— Всё, сдал я в комбинат те самородки, — с сожалением проворчал Петров, — вот министру бы ту шапку на стол!
— Время таких шуточек минуло, — уверенно проговорил Валерьян, — и на самородки смотреть не пойду, я, в своё время, так насмотрелся, что до сих пор не опомнюсь.
— Но, ты же не украл, — посмотрел на него Ковалёв.
— Чего уж теперь кривить душой, — вяло отмахнулся Валерьян, — бес попутал. Жалко мне стало отдавать тот самородок, вот и влип.
К шестнадцати часам подкатили на такси к министерству. Старики притомились от впечатлений, вяло плелись за Ковалёвым и Власом. Петров пожалел, что таскал их по городу, боясь, что раскиснут на приёме и ничего толкового не скажут.
Кто напутал со временем, так и не разобрались. Министр был на заседании коллегии, и туда не пускали. Секретарь, молодой и самоуверенный парень, устало и непреступно повторял: 'Нельзя'.
Влас подкараулил, когда ученый секретарь выскочил по своим делам из приёмной, и распахнул двери.
— Идите, деды, мы за вами. Коллегия — это фарт!
Когда вернулись в свой номер гостиницы, увидели шикарно накрытый стол.
— Ты глянькось! — удивился Фомич. — Он што, Влас, загодя верил, што отдадут Рябиновый, кушаний понаготовил?
— Конечно, знал, — спокойно ответил Валерьян, — он в этом и не сомневался. С такими козырями, как мы с тобой, грешно проиграть.
На следующий день Ковалёв провожал стариков в Крым. Решили они пораньше ехать туда, посмотреть на море, не по нраву пришелся городской шум. Деды неуютно чувствовали себя в суете аэровокзала, озирались по сторонам. Фомич не унимался:
— Эт куда же столь народу летает кажний день! Хто ж за них работать станет, Сёмка? А в очередь у буфета становятся, есть норовят. Хто ж прокормит этакую прорву бездельников? Не порядок это, под носом у властей — и не страшатся. Совесть хучь бы имели.
— Успокойся, Фомич, — засмеялся Ковалёв, — командированные, отпускники, да мало ли ещё кто тут. Билеты я вам зарегистрировал, сейчас пойдёте в автобус на посадку. Ну, пока, ещё свидимся.
Кондрат крепко пожал ему руку и заглянул в глаза:
— Гляди не пропадай. Дюжеть я к тебе пристрастился. Орондокитское золото энтот очкарик добьёт, а мы все по весне рванем на Такарикан. Не был там?
— Нет.
— Зря, парень, не теряй такую возможность. Там не быть — жизнь не жить. Не прогадай.
Валерьян был хмур и чем-то крепко расстроен, выдавил на прощание подобие улыбки. Отозвал Ковалёва в сторонку:
— Семён Иванович, тебе Влас, наверное, поручит одно дело, со мной связанное, не откажись. Сделай! Может, это успокоит душу.
— А, что за дело?
— Он тебе сам скажет. Не забывай нас, встретимся ещё. Поищем золото, есть у нас ещё силёнки. Если будешь в Алдане, запомни, ключ от моей хаты под порогом. Заходи, как домой.
— До свиданья, — выдавил грустный Семён и вышел из аэровокзала.
Влас продымил комнату сигаретами, опять сидел над бумагами в майке и шлёпанцах на босу ногу.
— Привет, Влас Николаевич…
— Что такой кислый? — поднял голову Петров.
— Так, нет настроения.
— Ты это брось! Настроение — штука бабская. Никак из тебя не сделаю мужика. Собирай чемодан, поехали, — Влас быстро оделся и нетерпеливо заходил по номеру.
— Куда мы поедем?
— В Домодедово! И с ветерком… Слушай, Семён, меня очень внимательно. Сейчас посажу тебя на рейс Москва; — Якутск, в артели тебя будет ждать вездеход, я позвоню Сухорукову. У Валерьяна под матрасом найдёшь конверт со схемой посёлка Елизаровский.
Летом там старатели домывают остатки, сейчас никого нет. Над речкой сохранился его дом, во время сезона в нём жил начальник участка соседней артели. В схеме всё подробно указано. Копай под восточным углом, там зарыт в чугунке уникальный образец Рябинового ручья. Понял?
— Понял…
— Никому ни слова в артели. На самолет — и сразу сюда я буду ждать в гостинице. Вот тебе разрешение на провоз образца, чтобы тебя не сцапали в дороге.
— Зачем он вам?
— Валерьян просил передать в Алмазный фонд.
15
— Ну, что мне с тобой решать! Не дают вездеход, хоть тресни, — Сухоруков развалился за столом Власа, в упор смотрел на Ковалёва через стёкла очков, — Какого чёрта вам понадобилось зимой на Елизаровском ключе? Мне-то хоть можешь сказать?
— Не могу, это приказ Петрова, — Семён изнывал от безвыходности положения, за два дня не смогли найти вездеход во всём Алдане. — Может быть, я на лыжах пойду?
— С ума сошёл? Сотня вёрст! Мороз под пятьдесят? Мне потом за тебя отвечать? Вертолёты в такой холод не летают, придётся отставить до тепла ваше хитрое мероприятие.
