крохаля. Закопал ком в песок и надвинул жар костра. Скоро ужин был готов. Высохшая глина лопалась кусками и, вместе с пером отваливалась от пареного мяса.
Пёс вопросительно уста вился на утку, кончик хвоста нетерпеливо вздрагивал и постукивал по земле.
Поужинали. Махно, прикрыв глаза, аппетитно уплетал остатки крохаля, хрустел костями и облизывался. Я пил густой и пахучий чай. Что-то в душе отмирало, рубцевалась вконец замучившая язва суетной жизни.
Покой и уверенность наполняли отвыкшие от переутомления и нагрузок мышцы. Откинувшись на лапнике, отрешённо наслаждался тишиной леса, лёгким плеском реки, свежестью и холодной чистотой ночного воздуха.
Совсем недавно, всего три дня назад, такие лирические мелочи не замечались. Обнажённые нервы жгла суровая и жестокая проза жизни главного инженера геологоразведочной партии.
Промахи снабжения, неполадки и аварии на буровых, стычки и грызня с вышестоящим руководством, которое долго всё помнит и не замедлит наказать по любому пустяку строгачом, обломать рога 'бодливой корове'. И всё это так закручивает, тисками сжимает тебя, что тут не до лирики.
Работа отрешает от природы и нормального отдыха. Даже работа в геологии. Хоть и приходится жить в тайге, а не видишь её.
Много оказывается неучтённого, не предусмотренного проектом, не хватает материалов, техники, людей, транспорта, продуктов. Все вопросы требуют решения, надо выкручиваться, доставать, выбивать без роздыха и выходных…
Проснулся от какого-то шороха. Над головой на сухой веточке лиственницы сидит кедровка. Почистила клюв, пригладила перья и сунула его под крыло. Что-то усердно там искала.
На зобу венчиком распухли серые крапчатые перья. Резко выдернув голову, она скосила на меня черную бусину глаза и энергично почесала шею лапкой. Я потихоньку свистнул.
— Кац-кац-кац… — тревожно отозвалась утренняя гостья. Слегка взмахнув крыльями, прыгнула на сук выше, сверкнула белым зеркалом под хвостом.
— Привет, серая!..
Она прыгнула ещё выше.
— К-р-р-р-р-р… Кра-кр-кр-кр… — засуматошила, зачастила паникёрша на весь лес.
От углей костра плавал тонкий белый дымок и таял в утреннем тумане. Приглушённо хлюпала вода в реке, медленно кружились жёлтые хвоинки, прибивались к берегу и валиком змеились по его кромке.
Над водой низко прошел табун гоголей с особым для этой утки подсвистом крыльев. В торопливом беге птиц чувствуется тревога, спешка от догоняющей зимы. Грусть вползла откуда-то со спины и змеюкой ужалила сердце.
Как ни прекрасна осень, но жалко смотреть на отмирающую землю и природу, на мёртвый лёд вместо живой воды в реках и ручьях на раздетые и замерзающие деревья, на покорно уходящий под снег упругий стланик, на тишину и пустоту, заливающую тайгу от края до края.
Хоть и помнишь, что это всё временно, но в моём сознании почему-то всегда рядом живут Ночь — Зима — Смерть. Иной раз ошибаюсь даже в разговоре, настолько близко они стоят по значению.
На одежду упала роса, магнитом держит тёплое стланиковое ложе. Ничего не хочется, кроме покоя, тишины и отрешённости…
Под руку попался клочок газеты, в которую с вечера был завёрнут кусок хлеба.
Поднял отволгшую бумагу и прочитал, что проводятся испытания нейтронной бомбы, люди упорно ищут способ уничтожить самих себя и эту ни в чём не повинную красоту, которую попросту не замечаем, а она — вот, живёт рядом сама по себе, цветёт и бурлит нескончаемыми красками, плещется, ранимая и безответная, как мать.
Сгорят леса, вымрет всё живое, и Земля будет кружиться вокруг живого Солнца, как печёная картошка, выброшенная пинком ноги из костра. Кому это нужно? Как это остановить…
Тайга — наш дом.
Приходи сюда не, как завоеватель с ружьём и потребитель, чтобы воспользоваться её благами. Иди к материнским ногам Природы выпить глоток ледяной воды, обожги ею душу, залей огонь тоски в сердце до невозможности остаться навсегда в этом доме, где так нужен настоящий и крепкий хозяин.
Лес — кров и кормилец…
Его жгут пожарами, порой бессмысленно валят люди, обуреваемые жаждой покорения природы, помеченные заразой надуманной всепрощающей экзотики.
Не могу смотреть без боли на эти страшные раны. Они, как по живому телу, зарастают и рубцуются сначала чахлой травой, потом шрамами мелких кустиков и, уже через много лет, мелкими, корявыми деревьями.
На буровых площадках тридцатилетней давности деревца едва доходят до пояса. Сколько же столетий надо, чтобы восстановить сметённые деревья? Много… Мало остаётся таких заповедных уголков, как этот. Да и они уже стали доступны авиации.
…Ныли отвыкшие от напряжения ноги, но в теле поднималась прежняя лёгкость и сила. Побродив во молодому подлеску, я съел несколько пригоршней терпкой на вкус и сочной брусники, выбрал удилище.
Хариус клевал плохо даже на ручейника. На перекате вытащил из-под камней пару небольших ленков и устроил пир. Уха, свежая рыба и густой чай продержали у костра до обеда.
По-летнему жаркое солнце разогнало туман, запарило, как перед грозой. Побрёл назад к зимовью, Пришёл поздно ночью, притащил рюкзак попутно добытой рыбы. Клевало под вечер хорошо. Солнце обмануло хариуса, и они запрыгали, запловились, жадно хватая насадку.
Полная неделя ушла на заготовку рыбы, ягоды и ремонт избушки. Полностью перебрал печь, замазал все дыры, зашпаклевал мхом щели в пазах меж брёвен. За это время изба подсохла, посветлела.
Отремонтированной наспех перед отлётом старенькой бензопилой навалил сушняка и заготовил дров на всю зиму, Срубил маленькую баньку с комельком из дикого камня. Вместо котла замуровал ведёрную кастрюлю, прихваченную случайно, как тару под патроны в хозяйственном магазине.
В избушке накрыл стол новой клеёнкой, повесил над нарами цветастого ситца коврик, всё лишнее убрал на лабаз за баней. Стало по-домашнему уютно и тепло.
По вечерам пел песни приёмник ВЭФ с лопнувшим и перевязанным проволокой корпусом. Трещала свеча, высвечивая на коврике вырезанные из журналов картинки.
Управившись с хозяйственными делами, занялся заготовкой приманки. Это дело — очень ответственное и серьёзное. Соболь — он не дурак, что попало не ест, особенно в начале зимы, когда ещё сыт и много дичи.
Любимая его поедуха — рябчик. Вот и приходилось искать и немного проредить выводки по ягодникам. Тушки аккуратно разрезаются около хвоста, извлекается мясо, а шкурка с лапками, головой и крыльями снимается, сворачивается вместе с внутренностями и укладывается в целлофановый мешок.
Повисев в тепле, приманка закисает и наполняет избушку сладковатым ягодным духом — поспела. Можно её и на лабаз. Рябчик — птица вкусная и сытная. Уходя на весь день, кладёшь в карман пару варёных рябцов и на ходу, как краюху хлеба, съедаешь и запиваешь чаем из термоса.
Незаменимая пища при ходовой охоте по соболю с собаками. А из шкурки набиваешь пахучее чучело и подвешиваешь зимой над капканом. Соблазн слишком велик для такого дерзкого и злого дикаря, как соболь…
Оказалось, что в реке пропасть налимов. Расставил закидушки на живца и потроха, и скоро яма у зимовья до половины заполнилась рыбой. Неповоротливые белобрюхие и толстые налимы особенно хороши в ухе, заправленной их жирной печёнкой — максой.
Отъедался, набирался сил перед наступающим хлопотным сезоном. Намочил бочонок брусники, набрал и пересыпал сахаром ведро голубицы. Натряс мешок кедровых шишек, стланика, насушил много связок последних, уже кое-где тронутых заморозками грибов.
А на праздники — наловил и сделал особого засола самую изысканную и любимую утеху — хариуса. С перчиком, лавровым листом, дольками чеснока, под тяжёлым гнётом он пустил жирный коричневей сок.
Не пробовал в жизни рыбы вкуснее малосольного хариуса! Снимешь чулочком с него от головы кожу с чешуёй, и тает во рту солоноватая, пряная мякоть, хочется ещё и ещё… и не можешь наесться…
