До полуночи проговорили, знакомясь и изучая друг друга. Посмотрели карты и разрезы месторождения, план работы на сезон. Механик доложил о ходе ремонта техники и своих нуждах.
Хозяева 'белого дома' были гораздо старше новенького и опытнее в деле отработки россыпей. Но в разговоре этим не кичились, соблюдали субординацию. Принцип единоначалия у старателей — закон.
Ковалёва поразила оснащённость участка бульдозерами и запасными частями, механизация ремонтных работ, армейская чёткость и ёмкость доклада, но более всего, запас дизтоплива и масел на лето. Не верилось, что всё это можно использовать за короткий сезон.
И такой кулак механизмов сравнить с геологоразведкой невозможно. Сколько труда стоило ему принудить работать свои истрепанные бульдозеры в разведочной партии! Сколько ушло зряшного времени на простои и поиски запчастей! Трудно представить. А здесь — надёжный запас всего, до последнего болта.
Но когда стал вникать в то, что предстоит сделать за лето, страх взял. Перевернуть миллионы кубометров торфов и песков, чтобы получить плановую цифру металла! Такой объём на сотню людей? Семён даже растерялся. Как же надо работать, чтобы выполнить все это?
Лукьян раздумчиво хмурился и бродил по комнате, держа на отлёте в пальцах сигарету, прикрыл свои узкие глаза. Словно читал мысли и видел испуг:
— Не паникуй, не паникуй… Поможем, поправим. Мы с Алексеем не первый год землю роем. Подтвердилось бы только плановое содержание золота — объёмами наскребём. Главное — техника!
Воронцов не подведёт со своим железом — выиграем. И концентрация горных работ! А людей натаскаем, не впервой. Месяц-два повожусь — станут классными специалистами.
— Я особо не паникую, но от помощи не откажусь. С россыпями дела не имел.
— Мы тоже когда-то начинали, не боги золото дают — люди. Обвыкнешь. Пару раз Дед отругает по рации, озарение и придёт… Придё-ё-ё-т! Нас ещё будешь учить.
— Да… Тяжёлый попался нам председатель, — отозвался с койки Воронцов, — я с ним много лет маюсь. Начинал еще начальником драги на прииске, где он был директором. Гонял нас, молодых, нещадно.
А обиды нет. Научил порядку и дисциплине. Приедет на драгу, из машины вылазит, манит рукой. Если план выполняешь — хорошо, если горишь — держись, не всякий выдюжит его разнос.
До этого год отработал на другом прииске. Вроде бы всё так же: те же промприборы, запасы хорошие, а порядка нет. То горючее забыли подбросить, то запчасти, то люди разбежались, а лето уходит. Влас таких казусов не допускает,
— Ну, что же, ребята, думаю, сработаемся? — приободрился Ковалёв.
— А куда мы денемся, — изумлённо замер Лукьян, — у нас общее дело. Коли не сработаемся, у Петрова одно лекарство — разгонит к чёртовой матери. Отец-командир закалки дальстроевской. Сработаемся, Как не сработаться? Делить нечего.
Улеглись спать. Григорьев опять закурил, мерцал впотьмах огоньком сигареты.
— Семён Иванович, а, сколько тебе лет стукнуло?
— Тридцать. А что?
— Хм. Маловато для начальника старателей. Я уже шестой десяток разменял, а всё в начальники не продвинусь. А впрочем, не так уж и мало, тридцать, — философствовал Лукьян, — об одном попрошу — не добрись… Надо стать жестоким.
— Жёстким или жестоким?
— Как сумеешь, только не будь мямлей. Порядок заведён не нами, не нам его и губить. Меньше улыбок и братаний с подчинёнными, дистанция и никакого панибратства. Иначе работяги сразу на шею сядут и ножки свесят. Поверь мне. Ответ за план и наш заработок держать тебе.
— Ладно, посмотрим. Давай спать — утро вечера мудренее.
— Вскрыша хорошо поддается, площадь обнажения по таличкам дай Бог, — не угомонился Григорьев, — здесь кочковая мерзлота, по долине, в основном, талик. Он и рождает плывуны. Послушай, как наяривают бульдозеры! Музыка! До чего интересная и проклятая эта работа… Как у той птички, стоит коготку увязнуть и не оторвать себя от старания, не улететь.
Думаешь из-за денег тут свет копчу? Не-е-е. Из-за порядка в деле. Трудно его держать, но в десять раз легче, когда не повторяешь приказов, когда нет сомнений, что всё исполнится так, как надо. Одно время на стройке работал, сейчас вспомню и не верю, как план натягивали.
Если бы там наладить такую дисциплинку, как у нас, дарили бы ключи от квартир все молодоженам поголовно. Жёстче! Жёстче, Семён! Добрых сверху начальство клюет, снизу народ плюет.
— Я считаю, что мера во всём должна быть, по ней и буду работать. Жёстко можно, а жестоко и вам не позволю. Люди — дороже золота. Ненависть к начальнику чревата апатией в работе всего коллектива. Жестокость не поможет в деле, если поймаешь злобу в глазах исполнителей. Это — конец.
— Теоретически… Может быть, и так. Но Чингисхан ломал хребет каждому девятому нукеру, если они не смогли взять город. После этого, ещё раз посылал их в бой, и они брали город.
— Так что, Лукьян, предлагаешь ломать хребет каждому девятому бульдозеристу, если участок не выполнит план? — усмехнулся в темноте Семён.
— Да не-е… Спины трогать не будем. Ломать нужно хитрую лень, демагогию, привычку на чужом горбу в рай проскочить. Народ приезжает из разных мест, кое-кто пытается работать спустя рукава — сачкануть, языком помолоть вместо дела. Если в полемику вступишь — всё! Заклюют. Они уже устав артели и все КЗоТы наизусть чешут, как стишки в школе.
А ты их в работу, в работу! А в ней-то, в родимой, баламуты и лентяи, как на ладошечке. И каждый девятый сам досрочно полезет в вертолёт. Домой заспешит. Скатертью дорожка! Тут у нас с пяток таких уже завелось, сами не работают и других совращают.
Что ж, прикажешь, с ними цацкаться, перевоспитывать? Да они же — взрослые мужики, знают, на что шли. Загрузил я их по уши и приглядываюсь, будут бездельничать, пусть летят и другим сухоту наводят. У нас — золото. Шутки — в сторону!
3
Утром Ковалёв, в сопровождении Лукьяна, обошёл своё хозяйство. Познакомился с людьми, отведал первый завтрак в просторной столовой. Допивая компот, спросил молчащего заместителя:
— Чего это у вас перепуганные все, от бульдозериста до повара? Угодить спешат, мечутся при виде начальства… Твоя система страха работает?..
— Не моя… в позапрошлом сезоне начальником у меня был Низовой. Только от его вида у меня кусок в горле застревал, что уже о других сказать. Вот тут ты прав. Таким зверем, как он, нельзя быть. Спозаранку как откроет пасть, так до ночи и орёт, издергал, измордовал участок.
— Ну и где же он?
— На соседнем участке, ещё встретишься с ним. У меня он до сих пор в глазах стоит. Даже не верится, что уже не работаю с этим придурком.
— А ты хочешь, чтобы я, как Низовой, работал? Или ещё жёстче? Нет, я так не буду.
— Гибко надо. С людьми работал, сам знаешь, как.
— Поехали на полигоны, покажешь.
— Поедем. Можно и пешком, не вредно пройтись после такого завтрака.
Над полигоном клубится пар от вскрытых таликов. Мощные бульдозеры рыхлят блестящими клыками мёрзлую корку, врезаются отвалами в мягкий грунт и выталкивают его за пределы контуров отработки, обозначенных красными флажками.
Пронзительно свистят турбонаддувы, выплёвывают чёрные сгустки дыма выхлопные трубы. Сварщики заняты наплавкой изношенных ленивцев и коронок рыхлителей. Слесари муравьями копошатся у поломанной машины. Никто не подгоняет, ни перекуров, ни шатающихся без дела людей. Всё отлажено.
— Вот и наша система в действии, — похвалился Григорьев, — а когда Влас нагрянет, тут мухами летают.
