— Таня, — рассмеялась она, — вот так знакомство, забыли, как зовут. Я ведь говорила вчера.
— Разве? А впрочем, может быть.
— Куда пойдём?
— Куда хотите, — наконец, опомнился кавалер и вдруг, дернул из её рук сумочку. — Давайте понесу?
— Что вы?! Она же лёгкая. Не к лицу мужчине такие вещи носить. Потому и зовётся — дамская сумочка.
…И понесло его! Такого красноречия, юмора и темперамента Семён от себя не ожидал. Весь вечер читал стихи, говорил так складно и ловко, что, когда привлёк Таню в парке и поцеловал, вконец поверил, что это всё не сон, что она не уйдёт, и почувствовал её интерес к себе.
Значит, не так уж он плох, если такая девушка не отвернулась. Не собирался он выбирать жену по бабкиным наказам; из множества прочитанных книг знал, что есть настоящее чувство, ждал его и в эту минуту понял, что сидит на скамейке рядом с ним именно та Жар-птица, про которую вещала старуха.
Лучились через мокрые ресницы фонари на столбах, как счастливые и сказочные звёзды. И были у первокурсницы гидромелиоративного института сладкие, головокружительные до одурения и слабости губы.
Тепло растекалось между деревьями и кустами, листья начали желтеть и тихо падать, подступала осень. Лето ещё не сдавалось, мигали далёкие зарницы за Доном, зеленела трава, и цвели на клумбах белоголовые хризантемы.
Далеко за полночь пришла ему мысль, что, ради этой встречи, этого вечера стоило родиться. Стоило жить. Таню нельзя было назвать Танькой. Всё грубое и жестокое она отметала своей лаской, улыбкой и непосредственностью.
Исступлённо гладила его ершистые волосы, сама целовала, прикрыв глаза, жалась к нему, трепетала и всё повторяла: 'Господи, да что это со мной!' Повторяла искренне. Это Семён чувствовал без сомненья.
Вечерами они бродили по городу, вдыхая пронзительный и терпкий запах горящих осенних листьев, она рассказывала о себе, о своём городке на берегу Каспийского моря, он больше молчал, но если начинал говорить, Таня плакала от смеха, слушая про его охотничьи приключения и сердитого деда Буяна.
Читал свои стихи, рождавшиеся экспромтом. В кинотеатре железнодорожников они брали билеты на последний ряд, где никто и никогда не смотрит кино.
Если бы люди потихоньку вышли, то задний ряд не опомнился бы и к утру. Вздохи, поцелуи, тихий шепот и смех.
Через месяц знакомства Семёну казалось, что прошли уже долгие годы. Таня пригласила его к своей подруге на квартиру. В шумном студенческом кругу справляли чей-то день рождения, об имениннике быстро забыли, было хорошо и весело.
Семён был пьян от грома музыки и танцев, ещё хмелел от соседства милой и улыбчивой Тани. Опять читал стихи, пел со всеми под гитару. Глубокой ночью, когда разбрелась компания, он оказался в спальне с голубым ночником.
В полумраке он неумело раздел свою богиню, трепетную Жар-птицу, сумасшедше целовал её глаза, лицо, руки. Безграничная радость и любовь текли с его губ, она останавливала поток красноречия мягкой ладонью и сама целовала, страстно прижимала к груди его горячую, потерявшую рассудок голову.
И грустила… И смеялась… И просила ещё почитать стихи. Опять заспешили его руки, боясь причинить боль самому дорогому и желанному существу. Всё настойчивее и грубее.
— Что мы делаем, Сём… Сёма! Сё-ё…
Во всём был виноват он сам. Разве можно было обожествлять девушку? А он возносил её. Исписал четыре об
щие тетради стихами, умилялся при встречах и, наверное, наскучил ей. Таня мимоходом увлеклась другим парнем, и, когда Семён встретил их вместе, трамвайное знакомство окончилось разрывом.
Семён места не находил. Всё свободное время пропадал на охоте, выезжал на автобусе за город и бродил до одури по полям. Отцовский подарок работал безотказно, вся группа уже воротила нос от зайчатины.
Защитил диплом, потом армия и работа в геологоразведке — всё одно за другим, накатило и понесло… Разбросало сокурсников во все концы света. И кончилась юность… Прощай, красна девица.
Ещё в армию ему вдруг пришло из Новочеркасска письмо:
'Здравствуй, Сём!
Сёмка! Как ты мог не простить, уйти и никогда не вернуться?! Ведь, ничего же не было. Обычная вечеринка у подруги. И надо же было такому случиться, что, когда тот парень меня провожал, ты встретил нас и увидел, что я слегка пьяна, а он обнял меня.
Я сделала страшную ошибку, только сейчас я это поняла. Мне было так горько, так плохо без тебя, Сём! И сейчас горько. Как мне теперь оправдаться перед тобой? Я знаю, что ты приходил ко мне, тебя видели подруги у общежития, но так и не зашёл. Почему?
Сегодня — последний вечер в Новочеркасске, завтра улетаем на практику. И мне грустно улетать отсюда. Грустно, потому что я долго не увижу тех улиц, которые напоминают о тебе. Никогда до тебя у меня не было такой тоски, как хочется увидеть тебя, хоть издалека.
Вчера в институте на карте рассмотрела город, в котором ты служишь. Господи, как он далеко! Тот вечер, когда ты уходил от меня, я запомнила на всю жизнь. У меня всё время вертелась мысль: 'Вот сейчас уйдёт, сейчас за ним закроется дверь, и всё, всё!'
Ты ушёл, и осталась одна тоска. Девчонки мне сочувствовали, я не знала, как скоротать время, а оно текло так медленно. Потом было немного легче, но сегодня опять места себе не могу найти, скорее на практику!
Очень жду от тебя ответа.
До свиданья.
Таня'.
Семён ответил. Завязалась переписка, но через год службы письма от Тани стали приходить реже и реже, потом их совсем не стало.
Через много лет, когда работал в Якутии буровым мастером. Центральное телевидение показало фильм о его бригаде. После этого пришло письмо с фантастическим адресом: 'Якутия. Геологоразведка. Буровому мастеру Семёну Ковалёву'.
Как ни странно, письмо нашло его. Ещё не открыв конверта, он узнал почерк и долго не мог приступить к чтению.
'Здравствуй, мой пропащий геолог!
Если бы ты знал, что творилось со мной, когда я увидела твоё улыбающееся лицо на экране телевизора. Металась по квартире, как птица в клетке, из которой мне уже никогда не вылететь. Институт я окончила.
Мне встретился человек, такой же добрый и простой, как ты. Родила дочь и оставила его. Это был не ты… А искать тебя после этого я уже не имела права.
Второй муж дал мне сына, но он — тоже не ты. Когда он это почувствовал, стал страшно пить, гулять. Я терпела. Детям нужен был отец. Часто вспоминаю тот вечер, когда ехала на трамвае.
Когда ты вошёл в вагон, я поняла по твоим удивлённым глазам, что ты заговоришь со мной. Я, против своей воли, разговаривала, против воли приехала на свидание. Это было какое-то наваждение.
В тот вечер бросила начерталку и совершенно бесцельно понеслась к подруге. Мы должны были с тобой встретиться и встретились. Я помню твои расклешённые, смешные брюки, помню твой тесный пиджак, который ты безнадёжно испортил на скамейке свежей краской.
Твои тетрадки стихов и сейчас лежат у меня, я их не читаю, я их помню наизусть. Когда совсем тошно жить, когда спящий муж дышит в плечо водочным перегаром, я закрываю глаза и, как молитвы, повторяю строчки из твоих тетрадей.
Сразу уходят мысли о стирке, обедах и всех неурядицах. Я снова молодая и счастливая, я глупая и беспечная студентка рядом со своим геологом.
Боже! Разве есть что-то слаже и радостнее этих воспоминаний, разве есть гениальнее и светлее
