праздник…
Чем больше пожертвуете, тем больше грехов вам простится…
– Хочешь сказать, что любой из грехов имеет свою цену? – перебил Равви. – Интересно. И почём нынче отпущение воровства или убийства?
Меняла изумлённо захлопал выгоревшими ресницами. За него возмущённо вступились соседи- торговцы. Смысл их выступлений сводился к неписаному рыночному закону: «Не хочешь – не бери, иди прочь и не выступай.»
– Храм – это дом Божий, а не базар! – возвысил голос Равви. – Вам здесь не место!
– Пошёл ты, придурок! – крикнул меняла и добавил забористое выражение, сопроводив слова энергичным непристойным жестом.
Равви вспыхнул, дёрнулся, как от удара, замер на секунду, обвёл ряды торговцев потемневшим взглядом, шагнул было дальше, но вдруг, резко обернувшись, опрокинул столик менялы. Монеты со звоном раскатились в разные стороны. Взбешённый меняла, схватив палку, кинулся на Равви, но поскользнулся и рухнул плашмя в россыпь монет, добрую часть которых во всеобщей суматохе успели прибрать благочестивые прихожане. На помощь ему бросились другие торговцы. Ударом в челюсть я утихомирил одного из нападавших, толстяка, что купил кольцо у женщины в чёрном. Мы с Равви были в одной команде, и я не собирался стоять в стороне, наблюдая, как его будут бить. Но и остальные мои спутники в долгу не остались. Завязалась конкретная потасовка.
– Довольно! Перестаньте! – кричал Равви, но его никто не слушал.
В тот момент какой-то плешивый гад засветил мне в зубы так, что искры посыпались из глаз, а рот заволокло противной солоноватой жижей.
– Прекратите! – прокатился под сводами зычный голос.
Драка и впрямь затихла. Народ поджался и сник. Посреди образованного круга вырос высокий седобородый старик в расшитой серебром одежде и белоснежном покрывале, ниспадавшем до пят.
– Что вы делаете, безумцы? – Спросил он с нарочитым спокойствием, но видно было, что даётся оно ему с большим трудом. Сухие старческие пальцы мелко вздрагивали. – Вы соображаете, где находитесь? Вы в доме Божьем.
Равви в разодранном перепачканном хитоне, с разбитой скулой и окровавленной губой выступил вперёд. В отличие от служителя он не старался держать лицо.
– В доме Божьем?! – гневно выговорил он, тяжело дыша, – Что Вы сделали с храмом?
– Кто ты такой, чтобы читать мне нотации? – Кустистые брови старика гневно сошлись на переносице, в голосе проявились угрожающие нотки.
– Тот, кто послан спасти этот мир Отцом моим! – с вызовом ответил Равви.
– Это богохульство! – угрожающе проговорили стоявшие возле старика служители.
И тотчас это слово облетело зал, повторяясь в толпе, зловещим эхом отдаваясь под каменными сводами.
– Что ты такое говоришь? – Священник сокрушённо покачал головой и обвёл взглядом собравшихся вокруг людей, безмолвно и жадно следивших за схваткой, призывая посочувствовать человеческому безумию. Подоспевшие к нему ещё двое служителей храма снисходительно заулыбались. – Мы прекрасно знаем, кто ты и откуда. Знаем отца твоего, плотника Иосифа и мать Марию, честных достойных людей, а также братьев твоих. Они скорбят о тебе. Ты стал на плохой путь, сын мой. Зачем ты смущаешь людей своими сумасбродными речами? Лучше возвращайся домой, а мы помолимся, чтобы Господь вернул тебе разум…
По толпе пробежал смешок. На щеках Равви проступили рваные пятна, но, не оглянувшись, он вздёрнул подбородок и возвысил голос, обращаясь к священнику:
– Почему ты назвал меня безумцем? Лишь потому, что я сказал, что Всевышний – Отец мой? Но разве в Писании не сказано, что все мы – Божьи дети? Вы плохо читали? Или позабыли? Или предали Господа в погоне за суетной славой, деньгами и властью? Или… – Голос Равви, возвысившись, окреп, взметнулся под каменные своды, исполнившись свистящей ярости, срываясь на крик, – вы продали его? Как продали Крестителя! Вот, кому вы служите, а не Богу и не народу своему! – Равви сгрёб пригоршню монет из серебряной кружки, швырнул в священника.
Воцарилась тишина, такая густая и всеобъемлющая, что не хотелось разрушать её ни единым звуком. И в этом ватном оцепенении раздался тупой монотонный звон падающих монет. Тускло поблёскивая, медные и серебряные кругляши ударялись о каменный пол, некоторое время плясали на нём, а затем замирали, лукаво и соблазнительно притаившись возле ног остолбеневших прихожан.
От былого спокойного благодушия седобородого старца не осталось и следа, он замахал руками, затопал ногами, брызгая слюной, распаляясь, завопил неожиданный фальцетом:
– Люди! Кого вы слушаете?! Это – опасный сумасшедший! Он одержим дьяволом!
– Правда?! – Вскричал и Равви, – Я безумец? Тогда исцели меня! Давай! Прочти молитву, чтобы я стал таким же спокойным и праведным, как ты! Не можешь? Потому что ты давно забыл, что молиться надо в духе и истине, за закрытыми дверями, с плотно опущенными шторами! Превратил храм в базар, богослужение – в дешёвый фарс! Всевышнему нужны не дворцы, золото и трупы животных, а чистые души, но их давно здесь нет!
– Убирайся, безбожник, безумец! Тебе и твоим бродягам место в доме для душевнобольных! – Вопил священник.
– Не смей мне приказывать! Я не в твоём доме!
– Вон отсюда, все – вон!
– Вон! Вон! – Эхом пронеслось по головам, прокатилось по стенам. Толпа стала напирать. Одни потрясали кулаками и выкрикивали Равви проклятия, другие, напротив, хватались за одежду, называли его пророком и молили о спасении. Завязалась свара. Толпа вынесла нас из храма.
Какой-то оборванный старик с неживыми затянутыми тусклой белесой плёнкой глазами бросился под ноги Равви, судорожно хватаясь за край его одежды.
– Папаша, – окликнул я, принагнувшись, – ты бы отполз от греха в сторонку – затопчут…
Но упрямый старик продолжал цепляться за Равви и бормотать:
– Святой человек! Верни мне зрение! Я хочу перед смертью увидеть солнце…
– Батя, – тщетно попытался я убедить старика, – солнца сейчас нет, на небе тучи…
– Давай, парень, покажи, на что ты способен! – выкрикнули из толпы. – Сделай так, чтобы старик прозрел, тогда мы поверим, что ты Пророк!
– Верно, верно! – подхватили нестройные голоса.
– Не смейте ставить мне условия! – звучно проговорил Равви. – Если я делаю что-либо, то не из страха и не по принуждению…
Неожиданно воцарилась тишина. Притихли те и другие. Толпа сомкнулась, затаившись в ожидании. И было в этом молчании нечто нехорошее, зловещее. Такое обманчивое затишье бывает перед ураганом. А в следующий миг тебя сбивает с ног, закручивает, как щепку, и тогда – держись…
Равви поднял вверх правую ладонь, а затем медленно опустил её на голову старика.
«Сейчас нас будут бить по-настоящему… – меланхолично подумал я, тщетно ища глазами среди сомкнутых плеч и локтей лазейку для отступления. – Этот отпуск мне надоел, хочу на работу…»
Горячий полуденный воздух всколыхнулся и зазвенел от пронзительного вопля старика и дружного выдоха десятков грудных клеток.
– Боже мой, – вопил старик, – я вижу, вижу!
Он вертелся во все стороны, призывая людей в свидетели сотворённого чуда. По сморщенным дряблым щекам лились слёзы, смывая остатки белесой пелены, и под ней влажно блестели голубые, как у младенца, радужные кружочки с чёрными точками зрачков.
– Иди с миром, – уже тихо и немного устало произнёс Равви, но старик принялся неистово кланяться ему в ноги и даже попытался поцеловать края стоптанных сандалий. Равви смущённо уворачивался, и со стороны это напоминало ритуальный танец.
Внезапно прокатился многоголосый восторженный рёв, словно затрубило стадо.
Из кучки изгоев мы моментально превратились в героев. К Равви протягивали руки, норовя коснуться края одежды. Женщины подталкивали детей. Под ноги летели пальмовые ветви. Кто-то содрал с себя рубаху
