Неладное я ощутил ещё с поворота: вместо весёлой красноватой черепичной крыши, торчали какие-то тёмные доски. Сердце моё тоскливо сжалось, а, когда я оказался на месте, и вовсе упало. От магазина остался лишь облупившийся угол, остальное составляли обугленные доски и мокрая зола. Двое работяг в запачканных комбинезонах разбирали мусор и вывозили на тележках. Сам Карен, похудевший и сникший, постаревший на десяток лет, тоскливо бродил вокруг пепелища. Увидел меня, жалобно улыбнулся, пожимая мою протянутую руку.
– Вернулся из отпуска? Хорошо. А у меня, видишь, беда… Сожгли…
– Кто?
– Кто его знает… Я думаю, фашисты. Ну, пацаны эти недоигравшие… – Он огладил ладонью редкие волосы, провёл по грустно обвисшим усам. – Мне и раньше всё стены разными гадостями расписывали, мол чурка, армяшка, убирайся, и всё такое… Мыть устал. А пару дней назад завалились эти под ноль обритые, совсем мальчишки, не больше семнадцати, стали требовать водку. Я их прогнал. Малы ещё. У меня сын младший их возраста, разве я ему разрешу водку пить? Они ушли, а на прощанье погрозили, мол, пожалеешь. А может, и не они подожгли… Кто знает? Сейчас время, друг, такое, настаёт нехорошее: человек человеку хуже волка. Убирайся… – Он грустно усмехнулся, – я бы, может, и убрался, а куда? Ты знаешь?
– Некуда, – сказал я убеждённо. – Земля маленькая, никуда не сбежишь.
– Верно… Да что я всё о своих несчастьях, – махнул он, – расскажи-ка, где отпуск провёл, что видел? А то я всё никак не выберусь… Думал в августе семью в Испанию свозить, а вот оно что…
В двух словах я поведал о своей злосчастной поездке. Карен слушал, не перебивая, взволнованно качал головой. Потом сказал:
– А я-то думаю, у меня беда, а вот горе могло быть настоящее… Слава Богу, жив остался… Подожди!
Он проворно нырнул в свою старенькую «четвёрку» и вылез с бутылкой настоящего армянского коньяка.
– На, вот, на здоровье. И не смей отказываться! – Предостерегающе замотал пухлыми ручками. – Не каждый день человек заново рождается!
– Спасибо, Карен, – сказал я, – у тебя всё будет хорошо.
Хозяин пепелища шумно вздохнул.
– А водка какая-нибудь осталась?
– Немного. Всё, что удалось спасти. Но бутылки в копоти измазались, придётся выбросить, или самому выпить.
– Мне надо бутылок пять, – сказал я с сомнением. – Или больше? Нет, пожалуй, хватит.
– Ты не злоупотребляй, – назидательно произнёс Карен. – Не стоит.
– Да я не себе. Народ жаждет. Ты же знаешь: был бы повод.
– Повод есть, – согласился Карен. – Ещё какой повод! Я и сам за твоё здоровье вечером выпью. Знаешь, как у нас говорят? Если Бог вернул человека к жизни, значит, не доделал тот что-то важное. Очень важное. Я в это верю. Всё у тебя только начинается.
– Начинается. – Вздохнул я. – Знать бы, что…
С тяжёлым сердцем отъезжал я от того, что осталось от гостеприимного магазинчика. Мне было ужасно жаль Карена. Я знал, что он приехал в Москву очень давно, поступать историко-архивный, что поступил, успешно отучился, закончил, пошёл в аспирантуру, защитился. Что за те годы женился. Что родители в Ереване умерли, что за годы реформ остался без гроша: кому в смутные времена нужны учёные-историки? Но унывать было некогда, нужно было растить детей, и он основал свой маленький магазинчик… Не знал я одного: за что безобидный пятидесятилетний человек, который никому никогда слова худого не сказал, был вынужден сейчас призраком бродить вокруг своего сгоревшего детища… Но я не мог ответить на этот вопрос, как не мог ничего изменить, и от этого мне сделалось обидно вдвойне, за Карена и свою беспомощность перед злом – бессмысленным и беспощадным.
Объехал ещё с десяток магазинов. Везде встречали как родного. Мелочь, а приятно. На Кузнецком тощая и сухая, как вобла, товаровед жаловалась:
– Вместо тебя какой-то придурок приезжал. Делала заказ на коробку «Карт нуара», привёз «Максвелл хаус». Перепутал, видишь ли. А вместо «Мальборо» – «LM». Да ещё спорит: этот скорее раскупят. Ещё бы Беломор приволок…
– Это Равиль был, – сказал я. – Он по окраине работает, привык подешевле товар брать. Наверное, бланки заказов перепутал.
– “Перепутал”…
Вобла ещё долго ворчала, оформляя бумаги.
Когда вышел, часы показывали без пяти шесть. Час пик. Пробки. Я сел в машину и поехал в офис.
Пошёл мелкий дождь. Я включил «дворники», и они заплясали по пыльному стеклу, оставляя плачущие серые бороздки. За окном всё стало серым: улица, дома, машины. Пешеходы жались и прятались под козырьки остановок как бездомные собаки. Красным оставался лишь глаз светофора. В ожидании зелёного я разглядывал загрубелые пальцы, ещё сохранившие следы загара и вдруг почувствовал, просто ощутил каждой ревматично занывшей клеточкой тела, как мне не хватает солнца. Безумного знойного ослепительного…
Осатанелый рёв гудков вывел из секундного забытья. Светофор уже переключился, я зазевался на перекрёстке. Лихорадочно выжал сцепление, дёрнулся с места. Нетерпеливый лихач обогнал меня на повороте, что-то проорал мне в стекло, сопроводив междометья красноречивым «факом».
Я поднимался на гору. Пекло солнце, будто в полдень в пустыне. Мучила жажда. Когда, наконец, достиг вершины, обернулся и увидел со всех сторон пятнистые танки, ощетинившиеся стволами, хищные БТРы, вооружённых до зубов людей, замеревших в мрачном безмолвии, но готовых – я это знал – в любую секунду сорваться вперёд, но не против меня, а друг против друга. А вдалеке шумело море, но я не мог его разглядеть из-за серой армады военных кораблей, заполонивших прибрежные воды. Я знал, что должен остановить это безумие, и у меня слишком мало времени…
Громкий противный звон. Он усиливался, нарастал, заполоняя собой всё вокруг… Я разлепил глаза. На тумбочке в изголовье надрывался будильник. Хлопнул по нему рукой. Будильник упал. Звон прекратился. Я свесился с кровати, поднял. Внимательно посмотрел. Вроде, тикает. Во рту сушняк – вот он, полдень в пустыне! С трудом поднялся и пополз на кухню. Из ванной высунулась Магда. Спросила укоризненно:
– Жив?
– Едва… – прохрипел я, с трудом припоминая события прошедшего вечера.
Пили за моё второе рождение. Наверное, вышел перебор.
– Тебя привезли и сгрузили на пороге, – пояснила Магда. – Ты был никакой. Нёс околесицу. Ладно раньше, но сейчас, после всего… Снова на больничную койку захотел?
– Я больше не буду. – Покаялся я абсолютно искренне. При одной мысли об огненной воде выворачивало наизнанку.
– Иди завтракать.
– Не… Только кофе выпью.
Как ни странно, голова не болела.
– На работу-то поедешь?
– А как же! Работа дураков любит. А я самый, что ни на есть.
– Это точно, – отозвалась Магда. – Надо ж было так нализаться!
– А что я говорил?
– Да плёл, что попало, я даже понять не могла. Будто на другом языке. И пару раз назвал меня Магдалиной. Оригинально!
Неожиданно мне стало жарко, как в эпицентре пустынного полдня. Я отвернулся, чтобы Магда не видела румянца, проступившего на щеках.
– Ты-то куда собралась в такую рань?
– Вчера видела объявление, что в новый спортивный магазин требуются продавцы-консультанты. Может, возьмут? Как ты думаешь? – Её голосок взволнованно дрогнул, пальцы комкали кухонное полотенце.
