— Послушай, Рауль, я должен тебе объяснить одно изумительное решение моей задачи. Оно такое изящное, что ты, как художник, поймешь...
И тогда Рауль сказал, что задача Лео его сейчас не интересует. А вот в жизни Трассену надо сейчас разобраться, хотя это менее приятно, чем разбираться в физике. Ученых «не от мира сего» не существует. И если Лео искренне думает, что он вне политики, на практике оказывается, что он ставит свою подпись рядом с подписью подлеца. В результате общая подлость неизбежно делится пополам. На этом держится фашизм.
Лео пропустил тогда это рассуждение мимо ушей, он ушел и продолжал жить, ставя свою подпись рядом с подписью подлецов.
Но как же горько терять друга! И терять не однажды!
Рауль медленно и одиноко брел по пустым улочкам. Он хорошо знал это ощущение безнадежности и слабости в момент потери близкого человека. Придя домой, он поднялся по скрипучей деревянной лестнице в свою комнату и не стал зажигать света.
— Можно к вам? — Айкельсон вошел и, против обыкновения ни о чем не спросив Рауля, присел к столу и забарабанил по нему пальцами. — В городе беспорядки, Клемперт.
— Я ничего не знаю.
— Оцеплены железнодорожные кассы. Какие-то молодчики ходят с факелами по городу. Мне приказали сдать бумаги и больше не появляться на службе. Вывешен приказ о секретности железнодорожного расписания. Билеты на поезда продают по спискам.
— Вот как!
— Клемперт, все это очень странно. Я не понимаю, что происходит в Гаммельне.
— Это мне кое-что напоминает.
— Что?
Клемперт, ссутулясь, смотрел на Айкельсона.
— Фашизм.
— Никогда не слыхал! Но я хочу продолжать свои опыты.
— Можно узнать, в чем они заключаются?
— Хочу выяснить, можно ли изменить скорость света.
— Профессор, я убежден, что это невозможно.
— Почему?
Ясные глаза Айкельсона пристально смотрели на Клемперта, и он видел в них затаенную насмешку.
— Простите, профессор, я только художник. Но я могу рассказать вам о том, как подобный опыт не удался вашему, почти однофамильцу, физику Майкельсону, и именно это обстоятельство послужило основой теории относительности.
— Я не знаком с этой теорией...
Рауль рассмеялся.
— А что же вы наблюдаете всю свою жизнь, профессор? Ведь все эти изменения массы и времени в зависимости от скорости, все эти превращения энергии в массу, расчеты топлива для поездов с околосветовой скоростью — ведь это же и есть теория относительности.
— Это обыкновенная жизнь. А я провожу опыты, чтобы изменить эту жизнь. — Лицо Айкельсона приняло упрямое выражение. Он постучал пальцем по столу. — Знаете ли вы, что губит человека? Одержимость одной идеей, непонимание всей ее узости. Знаете ли вы, какой идеей одержим каждый гаммельнец? Накоплением денег. Копить, копить и копить, отказывая себе во всем. Ради чего? Чтобы купить билет для поездки в иное время. И только по возвращении из замедленного времени гаммельнец считает, что он преуспел, потому что схитрил, растянул собственное время, обогнал соседа. Но ведь это же слепое заблуждение — вся эта игра со временем. Все решают только деньги. И если бы время было для всех одинаковым...
— Мне это легко представить, — улыбнулся Рауль. — Но от этого мир не стал лучше.
— И если бы мне удалось доказать, что скорость света в Гаммельне можно увеличить настолько, что все остальные скорости окажутся очень малыми по сравнению с нею, то всем станет ясно, что и время может стать независимым от этой скорости. Время будет одинаковое для всех.
— Профессор, в Гаммельне идет борьба не за время, а за власть.
В дверь постучали. Вошла Анна-Мари.
— Папа, фрау Бункер опять донесла, что ты производишь опыты.
— Как жаль, Клемперт, что нас прервали. А тебя, Анни, я просил купить другие шторы...
— Шторы не помогут, папа.
— Тогда помогут ставни.
— Я вам сделаю ставни на окна, профессор, — сказал Рауль.
— Спасибо, Клемперт. Спокойной ночи.
— Доброй ночи.
Дверь затворилась. Из окна поплыла ночная тишина.
«Как объяснить профессору Айкельсону, что его опыт безнадежен?» — думал Рауль. Он пытался вспомнить все, что знал когда-то об опыте Майкельсона. Ведь смысл его неудачи тот же, что у Айкельсона. Разница только в величине скорости света.
Правда, Майкельсон вовсе не собирался изменить скорость света. Он хотел лишь измерить ту скорость, с которой свет будет проходить в направлении движения Земли и ему навстречу. Как при движении лодки по течению реки и навстречу ему. Майкельсон был уверен, что к скорости света прибавится или вычтется скорость Земли, то есть «скорость течения». Но его постигла неудача. Он не обнаружил никакой разницы в величине скорости света. Скорость света не увеличивалась и не уменьшалась. Она оставалась неизменной. А это означало, что она является каким-то особым исключением из правил сложения скоростей движущихся тел. Однако такое объяснение опыта никому не приходило в голову. И Майкельсон снова и снова повторял свой опыт. Много лет. Однако Эйнштейн не только «поверил» в неудачу Майкельсона, но и доказал, что именно постоянство скорости света — основа теории относительности.
Айкельсон, живя в Гаммельне, должен понять, что все, что здесь происходит с массой, размерами и временем движущихся тел, оказывается возможным только потому, что и здесь скорость света — постоянная величина. Засыпая, Клемперт думал еще о том, как странно повторяется его жизнь. А главное, на Гаммельн надвигается фашизм, и никто этого не понимает.
КЛЕМПЕРТ СНОВА ВИДИТ «КОЛЕСО СМЕХА»
Утром Рауль проснулся с уверенностью, что услышит угрожающий уличный гул. Но было тихо.
— Pay! Ауль! — окликнул его снизу Айкельсон.
— Випрачитти! — ответил Рауль из окна.
Айкельсон помахал ему рукой и пошел к калитке. Клемперт сошел вниз. На скамейке сидела Анна- Мари.
— Вы в город? — спросила она.
— Да.
— Погодите. Знаете, кто назначен на место моего отца? спросила Анна-Мари с неестественной беспечностью.
— Кто же?
— Лео Трассен. Ведь вы знакомы, да?
— Это правда? — Клемперт смотрел куда-то поверх головы Анны-Мари.
— Лео видели на вокзале с этим Веске. Теперь его боятся. Когда он хотел что-то сказать мне, встретив на улице, я прошла мимо. — У Анны-Мари задрожало лицо. — Я потеряла Лео навсегда.
— Я тоже, — тихо сказал Рауль. — Он был когда-то и моим другом.
