— Вы дружили?
— Было время, когда мы дня не могли прожить друг без друга. А потом...
— Он и тогда сделал что-то плохое?
— Может быть, да, а может, и нет... Не знаю. Просто он перестал быть моим другом. Это очень трудно — быть другом, когда жизнь становится опасной. И давайте о нем больше не говорить.
Анна-Мари опустила голову. Она пыталась найти хоть какое-нибудь оправдание для Лео.
Клемперт застегнул полинялый плащ.
— Пойдемте погуляем по городу.
— Всюду ходят чернорубашечники из отрядов Веске. У них ножи.
— Ножи? — переспросил Клемперт.
— И камни.
— И все?
— А что же еще? Ведь даже маленький камешек может убить человека.
«Да, в здешних условиях масса летящего камня так сильно возрастает от скорости... Но что же тогда может сделать пуля?»
— Значит, вы не пойдете со мной погулять? — Рауль стоял, засунув руки в карманы, и с веселой насмешкой смотрел на Анну-Мари. — Мы ведь тоже можем набрать камней для защиты!
— Пожалуй, можно пойти в парк... Туда они пока не ходят. Мы покатаемся на колесе смеха. — Анна- Мари грустно улыбнулась.
— В парке есть колесо смеха? — спросил Рауль.
Перед ним всплыло тяжелое небо над берлинским парком Люстгартен. Душный вечер. И Херти, маленький немецкий художник, возвращающийся с площади, где сжигают книги. Дрожащие губы, капельки пота на мальчишеском лице... и дым... В тот вечер колесо смеха не вращалось. Вспомнил он и давние вечера своей юности. Тогда колесо смеха крутилось под шарманку. Эйнштейн приводил ему в пример этот вращающийся диск, когда говорил об изменении формы вращающихся тел, об искривлении пространства. Однажды они гуляли по Люстгартену, и Клемперт решил нарисовать «загадочный» портрет Эйнштейна: лицо великого волшебника улыбается сквозь изменяющиеся формы движущихся тел. Это была фантазия. Неужели здесь, в Гаммельне, он сможет воочию увидеть, как диск, вращающийся со скоростью, близкой к скорости света, будет изменять свою форму?
...На узких гаммельнских улицах было людно. Вытянутые фигуры велосипедистов с трудом пробирались сквозь толпу. Проехал черный автомобиль с опущенными занавесками на окнах. Толпа загудела.
— На вокзал.
— Может, последний экспресс пустят?
— Нет. Говорят, топлива на два года не хватит...
— Все засекретили. Ничего теперь не узнаешь...
Рауль вывел Анну-Мари из толпы.
В парке пустынно. Гаммельнцам не до веселья. К тому же и день был сумрачный, с тяжелыми тучами, налившимися дождем. Рауль и Анна-Мари подошли к пестрому балагану. Из окна кассы высунулась голова.
— Сколько?
— Два билета. Почем они?
— Десять марок. Вращение на третьей скорости.
— Десять марок?
— На третьей скорости! — повторил кассир.
— Не выйдет! — буркнул Рауль.
— Вчера билет стоил всего пятьдесят пфеннигов. Но сегодня с вокзала получены плохие вести. Экспрессы отменены. Кончается топливо...
Анна-Мари мягко отстранила Рауля и достала кошелек.
— Два билета, пожалуйста.
— Я не буду. Покатайтесь без меня, Анни. Мне хочется посмотреть на эту игрушку издали.
Анна-Мари пожала плечами.
Из будки выскочил остроносый старичок и растянул ширмы, закрывавшие колесо смеха.
Пестрый шатер раздвинулся, и Рауль увидел огромный горизонтальный диск. Он был раскрашен, как волчок, синими, зелеными и желтыми полосами.
Старик отпер калитку в круглой золоченой решетке, и Анна-Мари вошла внутрь ограды. Пройдя по лакированным полосам волчка, она остановилась у черного центра диска и села. Заиграла музыка, и «колесо» медленно поплыло. Рауль сел на скамейку. Красные и синие полосы опоясывали Анну-Мари, сверкая свежим лаком, а диск ускорял свое движение, разгоняясь. Постепенно круги диска расплывались, цветные границы между ними исчезали. Колесо приближалось к третьей скорости. И тут Рауль увидел нечто необычайное. Диск исчез, а перед ним возникло серовато-белое облако, непрерывно изменяющее свою форму: оно становилось то эллипсоидом, то баранкой, то сплющивалось, то разбухало. При этом «облако» светлело по мере увеличения скорости, становясь почти прозрачным.
Анна-Мари сидела у неподвижной оси вращения. Ее лицо, проступающее сквозь облачные фигуры, почти не изменилось. Не отводя глаз от диска, Рауль рылся в карманах, ища карандаш. «Хотя бы два-три штриха». Но вот колесо смеха опять изменило форму — превратилось в новое геометрическое тело! Впрочем радиусы диска не менялись. Они как бы сохраняли внутренний каркас «облака», словно спицы, торчащие из порванного зонтика. Но ведь если радиусы остаются постоянными — должно измениться само число «пи» — отношение радиуса к длине окружности. Так однажды и сказал Эйнштейн, когда зашла речь об изменении формы вращающегося круга. И Рауль снова услышал по-детски радостный смех Эйнштейна, мчавшегося когда-то вместе с ним на такой же карусели в Люстгартене, и его слова, заглушаемые вальсом карусельной шарманки, о том, что, если бы диск вращался со скоростью, близкой к скорости света, его форма изменилась бы. Диаметр и длина окружности оказались бы в разных условиях во время движения, а поэтому изменилось бы само «священное» число «пи». И вот тогда-то в воображении Рауля и возникла удивительная картина изменяющихся геометрических форм. Превращение движущихся миров. А сквозь них проступило детское и мудрое лицо волшебника. Лицо Эйнштейна. Так родился его портрет... Увидит ли он его когда-нибудь?..
Рауль, наконец, нащупал в кармане огрызок карандаша и начал лихорадочно набрасывать превращения колеса смеха. Лицо девушки в центре его оставалось неизменным так же, как и лицо Эйнштейна на портрете. Зато форма диска изменялась, как медленно плывущее облако...
Наконец колесо остановилось и к Раулю подошла Анна-Мари. Он показал ей наброски.
— Как точно! Как будто вы всю жизнь рисовали эти фигуры!
Рауль улыбнулся.
— А я их действительно когда-то нарисовал, но мне не верили, что так бывает. Только Лео... — Он оборвал себя.
— Рауль, неужели Лео может... может быть с этим Веске?
На лице Клемперта появилось жесткое выражение.
— Значит, может.
Анна-Мари опустила голову.
— Пора домой, — сказал Рауль. — Собирается дождь.
ТРАССЕНУ НЕ СОЗДАЮТ УСЛОВИЙ ДЛЯ ОПЫТОВ
Между тем Трассен сразу же после своего назначения железнодорожным консультантом выехал с экспрессом в путешествие с замедленным временем. Встретив в день отъезда на улице Анну-Мари, он хотел ей сказать, что по возвращении из поездки сможет объяснить, ради чего он согласился занять место ее отца. Он привезет данные таких экспериментов, о которых не мог мечтать ни один физик. Даже ее отец. Но
