— И... мы погибнем?
— Не знаю. Херти, вы пришли меня о чем-то предупредить.
— Да... У вас наверху висит портрет Эйнштейна, который написал Рауль. А в сегодняшних газетах напечатано, что Эйнштейна заочно приговорили к смертной казни.
Клемперт выпрямился, придерживаясь за подлокотники кресла.
— Эйнштейна — к смертной казни?
Херти опустил голову.
— И если у вас найдут его портрет...
— Да, этот портрет широко известен, — медленно проговорил Клемперт.
— О нем столько спорили. В портрете есть какая-то загадка...
— Загадка... — машинально повторил Клемперт.
— Отдайте его мне, — неожиданно сказал Херти. — Я его спрячу, а когда господин Рауль вернется...
Старый Клемперт закашлялся, подавив отрывистое всхлипывание. Пальцы на подлокотнике задрожали. Он встал.
— Пойдемте наверх.
ХЕРТИ СПАСАЕТ ПОРТРЕТ ЭЙНШТЕЙНА
Херти жил далеко от виллы Клемперта. Домик его родителей стоял в старом железнодорожном поселке вблизи депо. Ровные маленькие палксаднички. Красные черепичные крыши. Барачные коробки домов. Кухни, лестницы, дешевые велосипеды — все было одинаковым в этом поселке. Депо объединяло людей поселка, подобно средневековому цеху ремесленников.
Отец Херти — молчаливый маленький человек с улыбчивым лицом, — не требовал от жизни многого. Он был доволен, когда после рабочего дня в. ремонтной мастерской, где у него в шкафчике хранились еще инструменты деда, он сидел в углу кухни и смотрел, как его худенькая жена, суетясь у плиты, готовит ужин.
Потом заходил кто-нибудь из соседей, и отец, улыбаясь, слушал новости, изредка кивая головой. Однако в последнее время улыбка на его лице появляется все реже. Он молча уходит на работу, ссутулившись, в своем стареньком, залатанном комбинезоне, а вернувшись домой, не переодевается, как раньше, в чистый костюм. Херти видел, как опускается отец, становясь все больше похожим на разнорабочего, обслуживающего привокзальные склады. А ведь он — высококвалифицированный слесарь! Только изредка светлеет лицо отца. Это бывает, когда Херти выреаает силуэты из черной бумаги. «Кумушки за чашкой кофе»... «Полицейский на посту»... «Тетя Эльза печет пирог»... Отца восхищает быстрота, с которой Херти орудует ножницами, и он долго любуется вырезанными ажурными картинками.
...Херти нес свернутый в рулон холст по темному вечернему Берлину, и ему казалось, что каждый встречный смотрит с подозрением на его ношу. «Что будет с нами, если портрет Эйнштейна найдут у нас в доме?»
— Херти! — крикнула мать, услышав его шаги по лестнице.
— Сейчас! — Херти быстро поднялся на чердак, положил холст на старую железную кровать и спустился. В кухне была одна мать.
— Что с тобой? — вытирая о фартук мокрые руки, она с тревогой смотрела на покрытое капельками пота лицо сына.
Из комнаты вышел отец.
— Сынок вы-ре-жи... мне... портрет, — запинаясь, сказал он, и шатаясь подошел к Херти и положил руку ему на плечо.
Херти с жалостью смотрел на отца: раньше он никогда не пил.
— Херти, что случилось? — опять спросила мать.
— Мама, ты можешь приютить одну картину, которую хотят сжечь?
— Вы-режи мне портрет, — запинаясь, повторил отец и опустился на стул.
У матери задрожали губы. Она смочила полотенце под краном и вытерла им лицо отца.
— Отец, приютим мы у себя картину, которую хотят сжечь? спросила она, приглаживая ему волосы.
...Так портрет Эйнштейна поселился в доме отца Херти.
ЛЕО ТРАССЕН НАЧИНАЕТ ДЕЛАТЬ КАРЬЕРУ
Ассистент кафедры физики Берлинского университета Лео Трассен не интересовался политикой. Он не знал еще, что с сегодняшнего дня отец возлагает большие надежды на его научную карьеру, и не подозревал, что все газеты вышли с заголовками: «Эйнштейн заочно приговорен к смертной казни!» Утром того же дня он сидел в ассистентской и ждал профессора Зауэра, который вызвал его к себе. Развалившись на старом диване, он боролся с дремотой. Вчера была изрядная выпивка, и волосы у Трассена были еще мокрые от воды, которую он вылил на себя. Глаза его, подернутые поволокой, смотрели лениво и туманно.
Дела Трассена складывались не блестяще. И хотя арийским ученикам профессора Зауэра в университете была открыта «зеленая улица», Трассен был весьма далек от диссертации. Правда, он написал две толковые статьи, одна из которых была послана в Лондон, где ее напечатали в знаменитых «Отчетах Королевского общества». Ему сообщили, что редакция высоко оценила изящество его новых формул. Сам Трассен прекрасно знал, что все эти формулы дались ему без большого труда. Он только «почистил» классическую теорию колебаний. Сократил лишние выкладки, заменил их простым расчетом. Трассен был ленив и не любил возиться с громоздким математическим аппаратом. Всюду, где это ему удавалось, он упрощал теорию, а иногда просто бросал начатую проблему. За последнее время он втянулся в бесконечную переделку известных формул теории колебаний. Это было спокойное и безмятежное занятие. Трассена никто не тревожил, и им мало кто интересовался. У него было много свободного времени, и он растрачивал его в случайных компаниях, собиравшихся в дешевых ресторанчиках около спортивных клубов. Иногда в дождливую погоду он там же досчитывал незаконченную задачу.
Кабинет профессора Зауэра не располагает к долгой беседе. Он для этого слишком тесен. Стол. Еле вмещающийся стул. Второй стул в простенке между стеной и застекленной дверью. Подвесные полки со справочниками. За стеклянной фрамугой слышно жужжание трансформатора. Приглушенные голоса в лаборатории. Профессору Зауэру некогда разговаривать с ассистентами. Он ограничивается короткими, четкими указаниями. На кафедре ему достаточно небольшой комнаты. Зато большой кабинет ему отведен при профессорской библиотеке. Там он принимает коллег, равных себе по положению. В черных мягких креслах восседают маститые немецкие профессора. На стенах висят тусклые портреты великих ученых. Они тоже немецкие профессора: Кирхгоф, Гельмгольц, Бунзен. Профессор Зауэр всегда придерживался национального духа в науке. Но можно ли его за это упрекнуть? Он только порядочный немецкий ученый. Впрочем... Впрочем, его и сейчас никто не посмеет ни в чем упрекнуть. Он ведь не приноравливается к правящей партии — у него всегда были национал-социалистские убеждения. Еще в те далекие 20-е годы, когда все газеты бурно ликовали по поводу первого экспериментального подтверждения теории относительности Эйнштейна, профессор Зауэр твердо считал, что все это только еврейская авантюра в науке, и не скрывал своих взглядов. А теперь, когда в Германии у власти оказались, наконец, истинные немцы, профессору Зауэру незачем стыдиться своей дружбы с членами нацистской партии. Да, в его кабинете бывают люди, носящие на рукаве повязку со свастикой. Они тоже сидят в старинных черных креслах с резными подлокотниками: в науке появились секретные руководители.
Но сейчас сам Зауэр готовит важную «операцию». Он сидит в своем лабораторном кабинете и с брезгливым выражением смотрит на ассистента, который развалился на стуле и к тому же положил локоть
