(само по себе это предположение вовсе не очевидно). Будет ли она продолжаться по пути все более сложных и современных нейронных сетей, или появится качественно новый биовычислительный принцип? Как он будет выглядеть? Экстраполяция, основанная на предыдущем анализе, предсказывает появление качественно более сложной и динамически взаимосвязанной сети, состоящей из значительно большего числа более малых компонентов. Возможно, в частности, представить такую сеть, базовыми элементами построения которой являются различные молекулы, а не нейроны.
Принцип искусственных молекулярных биовычислительных систем уже исследуется в качестве основы для парадигматического сдвига в вычислительно-компьютерной технике. Жизнь может закончиться имитацией искусства, эволюция биологических вычислительных систем — имитацией искусственных вычислительных устройств. Но с другой стороны, именно эволюция искусственных вычислительных устройств, вместе с уже существующими культурными средствами накопления и передачи знаний, будет делать биологическую эволюцию мозга избыточной.
Автономия и управление в обществе
В духе междисциплинарных параллелей, принятых в этой книге, я попытаюсь применить анализ эволюции мозга к пониманию актуальных исторических изменений, разворачивающихся сегодня перед нами. В науке конвергенция выводов, базирующихся на весьма различных источниках знания, высоко ценится. Она повышает правдоподобие предсказаний и указывает на универсальные принципы, лежащие в основе различных сложных систем. Поиск таких универсальных принципов, общих для внешне различных систем, лежит в основании новой области — «науки о сложности», возникшей на переднем крае науки и философии. В наших попытках понять историю мы можем, в какой-то мере, опираться на наши знания нейробиологии. Сегодня все более очевидной становится поразительная параллель между изменяющимся мировым порядком и эволюцией мозга.
В Восточной и Западной Европе развиваются внешне различные, но существенно схожие процессы. На востоке распался Советский Союз. Хотя советские правители превозносили свой режим как начало новой эры, будущие историки будут рассматривать его как последний спазм Российской империи в тех границах, которые она имела в середине девятнадцатого века. Если двигаться дальше на восток, подобная судьба может в итоге ожидать Китай.
Советского Союза более не существует. Россия реконструировала себя как имперское образование, включив в себя территориальные приобретения царизма шестнадцатого и семнадцатого веков. Сегодня различные этнические группы, населяющие ее, требуют автономии или даже прямой независимости. Эта тенденция приняла крайнюю и особенно деструктивную форму в Чечне, но татары, башкиры, калмыки, якуты, осетины, дагестанцы, ингуши и другие также неспокойны. Абхазы и мингрелы пытаются отделиться от Грузии. Но фрагментация бывшего Советского Союза идёт ещё глубже. В течение 1990-х годов первого десятилетия после распада Советского Союза даже некоторые области, населённые большей частью этническими русскими, начали требовать автономии, и на Западе слышат о Калининградской республике, Уральской республике и Приморской республике со столицей во Владивостоке.
С тех пор была предпринята попытка обратить этот центробежный процесс вспять и вновь централизовать страну. Надо посмотреть, как пойдут дела, принесут ли эти попытки стабильность и благополучие стране, или же, если воспользоваться высокопарной марксистской фразой, столь знакомой россиянам моего поколения, они представляют отчаянную, обречённую на провал попытку «повернуть назад колесо истории» во имя имперского идеала, время которого ушло. Западные политологи все более осознают неизбежность фрагментации Российской империи — пережитка прошлого, — а также потребность в новых внешнеполитических подходах, чтобы реагировать на это6.
Вслед за распадом режимов, контролировавшихся или инспирированных Советским Союзом, аналогичные изменения разворачиваются в Центральной Европе. Там, где была Чехословакия, теперь Чехия и Словакия. Результаты распада титовской Югославии, с его кровавыми последствиями, хорошо известны.
В Западной Европе возрождение этнической раздробленности бросает вызов современным национальным государствам. Прованс и Бретань утверждают свою автономию во Франции; Страна Басков и Каталония — в Испании; Валлония и Фландрия — в Бельгии; Северная Ирландия, Шотландия и Уэльс — в Великобритании; северные области в Италии. В результате «старые языки процветают в ходе возрождения региональных культур»7. С размыванием национальных границ беспрецедентное возрождение испытывают полузабытые языки — бретонский в Бретани, гэльский в Шотландии, фриуланский в северной Италии, фризский и лимбургский в Нидерландах, саамский в Финляндии, баскский и каталонский в Испании. Во все большей степени претензии на культурное возрождение выходят за пределы простого поиска культурной автономии, принимая форму сепаратизма или прямого призыва к независимости.
И в Восточной, и в Западной Европе стабильные, статичные, большие и модулярные национальные государства заменяются меньшими, более текучими политическими образованиями. В то время как события на Востоке имеют понятную причину и в большинстве случаев (но с печально известными кровавыми исключениями) воспринимаются как процесс освобождения, фрагментация на Западе часто встречается с тревогой и более трудна для понимания. «Возврат к средневековому состоянию» многими в Европе рассматривается как нежелательное возвращение к пре-модерной организации.
Но не может ли быть, что пре-модерное является также пост-модерным? Можно утверждать, что эти явления на Востоке и Западе представляют один и тот же естественный процесс и один и тот же диалектический парадокс. Парадокс в том, что распад сильно интегрированных национальных государств и империй может быть решающим шагом к динамической, «слабо» интегрированной Европе и интегрированному миру. Фрагменты, получающиеся в результате этого распада, — это строительные блоки нового порядка. То, что кажется регрессивным, на самом деле является возникновением новой общественной организации, новой спирали в эволюции общества. Природа этого перехода проясняется аналогией с мозгом.
Если мы верим в значимые параллели между сложными системами, то мы можем использовать знания о мозге для экстраполяции направлений в изменениях общества и, до некоторой степени, хода истории. Переход от таламического к корковому принципу мозговой организации имеет свою параллель в виде перехода от макронациональных к микрорегиональным структурам социальной организации как элементам глобальной сети. Согласно этой аналогии, национальные государства являются модулями: автономными, относительно самостоятельными образованиями с взаимодействиями, регламентированными и ограниченными институциональными каналами. Сегодня мы наблюдаем их распад и переход к новому геополитическому порядку, базирующемуся на глобальной сети, составленной из микрорегиональных организационных единиц. Точная природа будущих геополитических образований ещё должна проявить себя. Подобно компонентам мозга, они не обязательно будут гомогенными и могут объединять различные типы элементов.
Этнические регионы могут стать одним типом этих элементов в рамках нового порядка. Они меньше, чем национальные государства, и являются более древними. Но их сосуществование на протяжении нескольких последних столетий внутри национальных государств и все более глобальной экономики сделало их весьма взаимозависимыми и взаимодействующими. Общая история трансформировала их из изолированных элементов в элементы сети. Они могут стать строительными блоками глобального политико-экономического порядка, выходящего за пределы национальных границ. Парадоксально, но переход от национальной к этнической молярности общества может облегчить переход от локальной идентичности к глобальной идентичности именно потому, что сегодня этничность менее самодостаточна и сосредоточена на самой себе, чем национальность (в рамках национального государства). Может оказаться, что этническая идентичность легче согласуется с пан-европейской федералистской идентичностью, чем с национальной. Мой друг-баск однажды сказал мне, что ему было бы легче забыть о своей баскской идентичности в пользу европейской идентичности, чем в пользу испанской.
