боярина.
Как человек, который не привык отлынивать от дела и берется за работу сразу, с любого конца, лишь бы начать и делать, ссыльный патриарший стольник ухватил первого попавшегося молодца за вихор и поволок в тот угол двора, где валялась на земле суковатая палка. Хотя вдумчивый и положительный хозяин поступил бы, возможно, наоборот: легкий, ухватистый предмет, палку, тащил бы в сторону тяжелого и неповоротливого – в сторону холопа. Впрочем, известная нерасчетливость не помешала Подрезу осуществить задуманное: получивший свое молодец отвалился, причитая и хныча.
– В кладовых пусто? – не отдышавшись, спросил Подрез у другого холопа, седеющего дородного мужика, который, сдернув шапку, пытался утвердиться на несгибающихся ногах. Сгибалась у него вместо того, обнаруживая противоестественную подвижность, поясница, и даже голова неприлично поматывалась.
– Пусто, боярин, пусто, – говорил он икающим, рыбьим голосом. – Хоть ты чем покати. Хоть шаром. Как тебя увели, благодетель, все пошло прахом. Стрельцы разнесли до последнего, и Васька Щербатый свое взял. – И подумав, добавил в качестве заключения: – Ох нам, горемычным!
– А пьете на что? С тебя спрошу! – пригрозил Подрез.
Дородный малый в цветном кафтане и сафьяновых сапогах выглядел много убедительней, чем голый, взъерошенный и отощавший Подрез, но внешность обманчива. Дородный не посмел возразить, лишь склонился, признавая справедливость каждого слова: что пьют, и что придется за это спросить… и что… спросить, одним словом, придется.
Сунулся с пустым тазом Федя:
– Играть будешь?
Подрез глянул на него зверем и к немалой Фединой обиде не сразу переменил назначенный для холопов оскал на человеческую гримасу.
– Зинку хочешь за таз? – показал он татарскую девчонку в косичках и с кольцом в носу. Худой ребенок с испуганными глазами, она не посмела прятаться, заслышав хозяйский голос, но и слова не решалась произнести.
– Зачем мне Зинка? – раздражаясь Подрезовой грубостью, возразил Федя.
– А зачем мне таз?
– У тебя кости поддельные! – злобно выпалил Федя. И с удовлетворением обнаружил, что Подрез не сразу нашелся.
– Это как?! – воскликнул он не особенно убедительно.
Доказательств, впрочем, у Феди не было никаких. И потом, окруженный Подрезовыми холопами, он опасался развивать этот вопрос.
– Чет-нечет, – сказал Федя, плавно переменив разговор.
– Не люблю я эту тягомотину – считать, – возразил Подрез.
– Как знаешь.
Федя глянул на девчонку, прикидывая рыночную цену. В голодный год за такую пигалицу и на два пирога не выручишь, а так… отчего же. Беззащитная сирота без роду, без племени с гладенькими личиком. Послушная и робкая, по видимости.
– Чет-нечет, – повторил Федя. – Мой таз против Зинки.
Спустив не считанную кучу даром доставшегося добра, Федя склонялся к тому, чтобы поверить предостережению сестры насчет поддельных костей Подреза. Но тем сильнее подзуживала его озлобленная надежда обставить шутника напоследок – не так, так эдак.
– Принесите водки, – велел Подрез, опуская все прочее, как пустое.
Дородный холоп на негнущихся ногах уныло пробормотал, что водки нет в целом доме, но запнулся под свирепым взглядом боярина.
Принесли белый платок и миску лущеного гороха. Согласившись на чет-нечет, Подрез стал раздражителен и нетерпелив, словно считал затею досадой; даже в дом не повел, пристроились тут же под стеной в затишье, где меньше мело пыли. Откровенное недовольство Подреза заряжало Федю злорадной уверенностью в удаче.
Он зачерпнул горсть желтого и зеленого гороха, отсыпал лишнее обратно в миску, чтобы не считать потом десятками, и, бросив беглый взгляд на ладонь, в горсти которой и между пальцами задержалось не слишком большое и не слишком малое число горошин, зажал в кулаке неизвестный еще никому, но въяве уже существующий ответ: чет или нечет? Пан или пропал? Черное или белое?
– Чет, – молвил Подрез, недовольно подернув щекой.
Федя разжал кулак и горох посыпалось на платок. Пересчитали, бережно отодвигая парами: восемь пар и одна – семнадцать штук.
– Владей, – скучно сказал Подрез, кивнув на Зинку. Он почесал под мышкой и поднялся, не выказывая желания испытывать еще раз удачу.
С мстительной радостью (как бы ни называть это чувство, походило оно более всего на сладострастную дрожь) Федя окончательно уверился насчет поддельных костей. Горох, очевидно, Подрез любил не так сильно, как говяжьи кости. Не нравится! – хмыкнул себе Федя.
– Еще? – предложил он как можно равнодушней.
Подрез промолчал, растирая волосатую грудь, а Федя не настаивал и занялся девчонкой. Зинка не стала упираться, когда он потянул ее за руку, и, вскинув глаза, потупилась. Неожиданный вывих судьбы она принимала покорно, с приличным ее положению смирением, ни малейшего сопротивления не ощущал он в тонком, как веточка, запястье. Федя повернул девчонку за плечи и, не зная, чем еще уязвить Подреза, сгреб свою собственность за косички, потом властно и грубо дернул их, чтобы запрокинуть вверх личико. Неловко изогнувшись, девчонка глядела без выражения – выжидательно, и не отводила глаза, словно желая разгадать прихоть нового хозяина.
Это было не лишенное приятности испытание. Жаль, что придется продать, куда я ее дену, сам без крыши над головой, подумал Федя. Но ничем не выдал себя, а напротив, пренебрежительно отвернул личико в сторону, приняв за щеки. Еще помешкав, он дернул вплетенный в одну из многочисленных косичек шнурок. Зинка с улыбкой глянула и быстрыми пальчиками распустила косичку, чтобы протянуть шнурок Феде. Она ловила ничтожные его побуждения.
И тут с неприятным ощущением оказавшегося в дураках человека Федя прозрел – дошло до него вдруг, что значит эта нечаянно скользнувшая улыбка. Зинка узнала в нем Федору! Потому и приглядывалась так, скрывая давно, не здесь и не сейчас созревшее расположение.
– Давай в кости, – глухо, со знакомым Феде притворным равнодушием сказал наконец Подрез.
– Моя игра – чет-нечет! – пренебрежительно отозвался Федя.
– Ладно! – Подрез подтянул подштанники. – Тогда раздевай свою девку и забирай. Проваливайте оба.
– Как это раздевай? – хмыкнул Федя.
– Как-как? Догола! Ты думал, я ее тебе вместе с рубахой продул? Платье на девке мое. И опояска моя и… и черевики, – закончил Подрез, глянув на крошечные Зинкины ножки, что выглядывали под подолом синей рубахи. – Рубаха моя, а что под рубахой – забирай.
Холопы, три человека, что наблюдали в почтительном отдалении, не смели откровенно смеяться. Но если бы крикнул сейчас хозяин бросить Федю собакам, кто бы дрогнул исполнить?
– А кольцо в носу? – внешне беззаботно спросил Федя.
– Оставь себе! Кольцо у нее свое, – бросил Подрез.
– Ладно, – смеялся Федя в чудесном расположении духа. – Я у тебя ее в чет-нечет выиграл, ты должен и платье на кон поставить!
Подрез еще раз подтянул подштанники, высморкался, харкнул, утер нос и решил:
– А черт с тобой! Давай!
Но Федька не сразу сел за игру, а, потянув Зинку к тазу, пропустил шнурок через кованую ручку, приложил девчонкино запястье и привязал.
– Четверть таза за все: рубаха, опояска и черевики, – предложил Федя.
– Только рубаха.
– Ешь меня с потрохами. Давай!
