сбываться в мире с 45 года, хотя в его родной Испании, как и в России, с либерализмом было туго еще несколько десятилетий... Речь идет о смене тысячелетних фаз истории. Либерализм в широчайшем понимании есть антитезис не только средневековью, но и античности. Он разрушает все формы традиционной связи человека в коллективе, создавая новые на добровольной основе. Этот переход сравним по значению, может быть, с переходом из каменного века к эпохе письменности. В этом смысле Возрождение, Новое время и т.п. - условные наименования начальных стадий этого процесса. На этом фоне 73 года нашего коммунизма - малый эпизод, представляющий собой смесь неудачной либеральной попытки с феодальной реакцией, на практике ставшую жутким сплавом интернациональной утопии с национальным провинциализмом. Трагедия России не в том, что, как полагает Солженицын, либеральная интеллигенция разрушила царизм и не управилась с обломками, а в том, что большинство России, пошедшее за Лениным, предало свой либерализм, не помогло ему строить новую жизнь. Русский инстинкт, сосредоточенный в Ленине, отверг русский разум в либерализме. Русский либерализм оказался в положении, против которого предупреждал своих учеников Христос: 'Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас' (Мф.7, 6). Так вот и родилась в 17-18 годах 'духовно растерзанная', по словам А.И., Россия из России народопоклонствующей и антилиберальной, в которой, как писал П.Н. Милюков в статье 'Интеллигенция и историческая традиция', '...до 48 года терпятся, одно время даже поощряются ...два течения: националистическая философия и фурьеризм', поясняя далее, что '...и национализм, и социализм были принципиально враждебны либерализму как направлению космополитическому и недемократическому'. То есть царизм некоторое время вполне допускал до какой-то черты невинную, безопасную пикировку-дискуссию национализма и социализма как двух сторон приемлемого народобожества, на котором стояло и само самодержавие. Либерализм же есть выход за пределы этой детской игры, он - по ту сторону 'добра' и 'зла' национализма и социализма, и тут естественный конец истории прежней России... Произошел перерыв в социальной эволюции, окончательно ликвидировать болезненные последствия которого можно лишь абсолютным признанием либерализма как бесповоротно грядущей эпохи мирового сознания. Он является общим знаменателем всех освобождающих сил в человеке и обществе, так же как фашизм - общим знаменателем всех порабощающих сил. Споры могут возникать лишь по поводу того, какие силы в нас служат свободе и какие - рабству. Полюса же современности - либерализм и фашизм - уже, можно смело сказать, превратились в категории нравственности, в критерии, указующие, что добро и что зло. В пользу моих слов тот факт, что и само христианство в его наблюдаемой нами исторически-церковной форме поляризуется, подчиняясь этим критериям... Тем, кто не хочет оказаться в фашистах, но недопонимает и боится либерализма, я бы сказал: либерализм ничего не отменяет, но всему придает дополнительное освещение; и если при этом освещении кое-что в вашей жизни начинает выглядеть ветхим и призрачным, то не свет в этом надо винить, а наше с вами собственное живое чувство красоты и истины. И уж тут, безусловно, все зависит от того, доверяем ли мы этому чувству... Увы, здесь, как говаривал старец Зосима, 'доказать ничего нельзя'. Поэтому... прервемся. Перетряхивать пыль истории, доказывая, что белое есть белое, дважды два четыре, а Земля вертится вокруг Солнца - занятие беспросветное. Прервемся на полуслове...
6 марта 1992
Приложение: КОГДА ОСТАНОВИТСЯ КРАСНОЕ КОЛЕСО?[2]
На днях по телевизору мы встретились с одним из удивительнейших людей нашего века, с человеком, прославленное имя которого при жизни стало легендой и стоит в первом ряду имен разрушителей советского коммунизма. Жизнь Александра Солженицына так долго была у нас предметом слухов, догадок и скудных отрывочных сведений, что невольно от фильма Станислава Говорухина ожидалось нечто безусловно значительное: наконец-то! Спасибо режиссеру за первую попытку рассказать хоть что-то о герое нашего времени. Но... репортаж получился ошеломляюще бедным, на самом минимуме журналистской работы, на провинциальном уровне интервью типа 'Как Вам понравилось у нас в Сибири?' или 'Какое у Вас хобби?' Но, может быть, автор сознательно ограничился простенькой лирической картиной, где главное природа и окрестности, быт и интерьер, то есть атмосфера, в которой работает писатель? Такой вот фон, несколько теплых задушевных фраз - и, может быть, достаточно, чтобы добавить к легенде глянцевитый округлый кусочек, а также в порядке ликбеза и при минимуме мыслительной работы вызвать умиление и благоговение у широких народных масс? Но и тут едва ли получается. Широкие народные массы, особенно в наше-то время, при всеобщем материально -экономическом остервенении, извлекут из фильма, пожалуй, праведно- завистливую мыслишку: 'А ить неслабо живет писатель! Хоромы-то какие!..' И так далее. В общем, впечатление такое, что документалист недурно провел время, погулял душевно недельку в Вермонте, погостил, перебрасываясь незначительными фразками со знаменитым семейством. Остается ему посочувствовать, что не лето было: можно было б и на пляж вместе и еще чего интересного. Ну да ладно. Режиссер, видимо, что мог, то и сделал. Бог с ним. А что же наш выдающийся современник? Может быть, он обрадует нас и как незаурядная личность сломает рамки, навязанные робкой режиссурой, взорвет правила скучной игры и сам поведет собеседника и нас к нерву жизни, к сокровеннейшему - пусть краткому за неимением времени, но глубокому! разговору о духовной болезни эпохи, об общечеловеческой боли?.. Да нет, не вышло такого разговора. Кроме памятливого кивка в сторону отечественной истории 17-18 века мы услышали то, что ...и улица знает. Любая очередь в магазине знает, что в России сейчас силен средний слой перекрашенной партократии-номенклатуры вкупе с перелицованным КГБ. Любая домохозяйка это знает. Ради такой уличной истины не надо быть ни писателем, ни историком, ни пророком. Да, этот слой еще огромен и еще долго будет стараться урвать свой большой кусок. Но не надо нас пугать и разжигать, как это делает Солженицын, говоря, что этот слой будет давить и угнетать нас 'не семьдесят, а все сто семьдесят лет'. И будет давить и не будет. Потому что он уже никогда не будет господствовать абсолютно ибо н имеет уже под своими притязаниями на власть той сакральной легитимности (священной законности), которую ему давало 'единственно верное учение' (без 'единоспасающей' идеологии, цементирующей правящий слой, он всегда будет рыхлым и будет разваливаться, разрушаемый борьбой частных интересов; в этой рыхлости - и залог развития и очеловечения отдельных лиц, составляющих слой). Разумеется, если будут действовать парламентская система и гласность, обеспечивая свободу слова, которая и воспрепятствует любым абсолютистски-тоталитаристским поползновениям. Гласность и парламент суть фундамент демократии, который, хотя его труднее очернить, чем живых демократов, работающих вперемешку с замаскированными 'бывшими', тоже поддается моральной коррозии, разъедаемый дешевой популистской демагогией, образец которой подает нам и знаменитый писатель. По 'логике этой демагогии выходит, что в первой демократической волне, пришедшей весной 90 года, нет достойных лиц - только на том основании, что через два года их деятельности 'все плохо' и сытый рай, хотя бы образца 1980 года, не наступил. Все повязаны с партократией-номенклатурой и значит все это - продолжение большевизма. Вот несложная мысль, которая впитывается улицей как сладкая отрава, тем более, что улица узнает в ней свои собственные 'прозрения'. Картина общественной жизни в этих наитиях из подворотни упрощена настолько, что налицо - новы клубок лжи. Да, упрощенная правда есть ложь - именно к такой простоте стремились в свое время большевики. Ложь не потому, что кто-то кого-то сознательно обманывает - ложь потому, что такая 'правда-матка' ведет к новой ненависти, которая, в свою очередь, есть величайший и последний упроститель жизни... Одно упрощение влечет за собой другое - и вот Солженицын заявляет нам с экрана, что в демократии должны участвовать и окраины. Зачем заявляет? Нового он ничего этим не сказал, все с ним заранее тысячу раз согласны. Два года назад окраины и выбирали своих депутатов законным демократическим образом. Выборы плохи? Так их дальнейшее усовершенствование зависит от общего уровня нашей цивилизованности, это вопрос времени. Так к чему же эти 'слова, слова, слова', согревающие сердца гужующихся фашистов?.. И вот закавыка: заострил писатель популистским вздохом внимание на окраине - и выплывает в памяти незабвенная ленинская кухарка. Вековой инстинкт народоверия опять подсовывает нам потрепанный идеал массового народовластия. Так ведь год только, как ослабла кухаркина власть. Для нее все и упрощалось... Кому-нибудь может показаться, что с кухаркой я передергиваю. Но это не так. Демократия на местах, полное
