далеко, как позже выяснилось, не безобидны. В те же годы я переживал стадию восторженного безраздельного приятия С-на. Еще бы! В советском-то мраке такой Человек - подлинно чудо, нечто невозможное и небывалое, как будто самим Господом дарованное!.. Я хорошо помню это захватывающее при чтении ощущение просвета на темном горизонте, это сорадование мощному прорыву к свободе, совершенному человеком... Но вот времена снялись с мертвой точки. Последние три года жизнь изменялась лавинно, глаза расширялись и раскрывались с каждым днем, чутье обострялось. И все-таки потребовался особый толчок, чтобы мысль заработала. Таким толчком, обусловившим начало поворота в отношении к Солженицыну, стало знакомство с трактатом Шафаревича 'Русофобия', который я прочитал летом 90 года. Автор трактата сразу не вызвал у меня никаких сомнений как - выражаясь по-Вашему - теоретик фашизма. Но, читая в трактате полемику с либерально-диссидентской интеллигенцией, я с изумлением обнаружил в оппонентах Шафаревича те же самые имена, что были мне хорошо знакомы по статье А.И.С. 'Образованщина'. Те же оппоненты, те же по сути доводы! Я был потрясен этим открытием. Хотите, проверьте, положите рядом трактат и статью - это почти математическая достоверность знания!.. Шафаревич стал проявителем Солженицына. Непогрешимый образ рухнул, я стал 'солжеедом'. Все это произошло не в последнюю очередь потому, что несколько лет я не расставался со статьей 'Образованщина' почти как с манифестом, это был мой любимый у А.И. текст. И вот в нем открылось второе и третье дно (допускаю, что не вид мое самому автору, но от этого не легче)... Я многое увидел. Я увидел, например, не только различие, но и сходство Солженицына с Лениным. Новейшая русская история, которая для меня, как для всякого советского, была плоско-двумерной, потеряла этот примитивный облик и стала пугающе объемной. В темных гранях этого объема я увидел застарелых чудовищ, которые грозили нам еще в XIX веке и которых я по невежеству считал давно вымершими. Они оказались живучими, они ощериваются на целые столетия... Мы просто многого не знали, живя в советском полярном заповеднике, под слоем коммунистического льда... Итогом 'солжеедства' стала статья 'Интелефобия', написанная весной этого года. В ней я анализирую 'Образованщину'. Если все это Вас заинтересует. Вы можете прочитать мою работу в 'Континенте' и в Литературке - она должна быть у них в портфеле. Вот вкратце пока все. Хочется только еще пару слов - о том, что речь, как всегда, и особенно в нашем веке, идет о соотношении культуры и политики (под культурой я разумею рериховское 'культура есть почитание света'). В XIX веке, в первую пору увлечения материализмом, существовал термин 'социальная физика'. Он, по-моему, хорошо отражает попытку объяснить бедствия жизни, исходя из них самих. Политика и занимается всегда социальной физикой, стремясь уничтожать зло злом. При этом часть человечества по необходимости объявляется прокаженной, ликвидация которой сулит остальным вожделенное разрешение всех проблем, рай. Культура же есть именно метафизическое объяснение причин зла, т.е. ищет его за пределами истории, в коренных условиях существования человечества в мире и их искаженном отражении в душе единичного человека. Еще нет общества, государства, нации, есть одинокий странник Авраам, над ним небо и Бог - и уже есть культура... Что я хочу сказать? То, что спор политики и культуры столь же древен, как человеческий род. В этом смысле Иисус - прообраз (и пра-образ) человека культуры. Политика (партия священников, администрация и толпа) распяла Культуру... Чувствуете ли Вы, что эта жутковатая закономерность истории - распинание Культуры Политикой - имеет особое, интимное отношение к нашему веку? К веку восстания масс, к веку варваризации духа? Я - чувствую. Каждый влюбленный в культуру, каждый метафизически созерцающий Бога, готовься к Голгофе... Чувствуете ли Вы, кого сегодня политика причисляет к прокаженным? Я чувствую. Я - один из них... Наконец, кончаю. Если у Вас будет желание продолжить разговор, я к Вашим услугам, со всей охотой. Если же нет и мы прощаемся навсегда, то прошу простить меня, если я где-нибудь был нечуток, резок или ядовит. Считайте это издержками моего более выгодного, чем у Вашего подзащитного, положения. Ведь он, бедняга, стоит на виду у мира, открытый всем ударам, а я, счастливчик, превосходно защищен своей безвестностью. Еще раз благодарю Вас за этот маленький прожитой кусочек жизни, и не поминайте меня лихом.
8-9 ноября 1992
Дополнения к статье А.И.С. 'Образованщина'
I
После слов 'я и моя семья'. Можно добавить к словам автора: поэтому интеллигенту нынешнему желательна другая 'истина', нежели та, что правда: риторический вопрос 'что есть истина?', всякого рода 'диалектики', софизмы, схолазмы, загадки-головоломки, множественность точек зрения непременно равноценных, плюрализмы, относительности, релятивизмы, аспекты, тайны подсознательного, бихевиоризмы и т.д. вплоть до материалистического мистицизма махатм и оккультизма. В итоге - холостая игра интеллекта.
II
После слов 'страстная наполненность'. Сюда надо добавить: боязнь какой-либо веры вообще, неверие в свидетельство чувств, т. е. отрицание самой основы совести; отсюда - нетерпимое отношение к возможности веры в ком-либо, отрицание ее прав на существование, отождествление ее с фанатизмом, насилием и т.п.
III
После слов 'выходом в Самиздат'. Следует добавить: без приложения, потому что прилагать нечего, нет идеала, который можно было бы противопоставить гнусной действительности и ортодоксии, а посему и в лучшем случае - лишь полумеры, компромиссы, подлаживанье, приспосабливание.
IV
После слов 'ответственность и личная вина'. Сейчас тем более: за все отвечает не только государство, но и 'объективный' смысл всего происходящего, который почитается научным мировоззрением интеллигента как непререкаемая незыблемость мирового устройства. Что ж, государство вкупе с научным мировоззрением охотно берет на себя всю ответственность, от которой научно отрекается мыслящая личность, зато оно и приобретает дополнительное право действовать и диктовать личности свою волю: кто отвечает, тот и действует!
V
После слов 'отвлеченных суждений'. Сейчас и не прямолинейные, и не отвлеченные, а конкретно- исторические, сиречь удобно-эмпирические, а еще гаже!
