Он взял меня за руку.
— Ты по-прежнему так сильно настроена против Гарэта?
— Это так очевидно?
Он кивнул.
— Слегка.
Он сорвал листочек с нависшего дерева.
— Гас высказала забавную мысль. Она считает, что ты запуталась, несмотря на всю твою рисовку и искушенность. Она говорит, что тебе нужен кто-то вроде Гарэта, чтобы помочь.
— Как это мило со стороны Гасси заботиться о моем благополучии, — сказала я, стараясь, чтобы по моему голосу не было заметно, что я дрожу от злости.
С другого конца яхты послышался взрыв смеха. Находясь в совершенно параноидном состоянии, я была убеждена, что Гасси и Гарэт смеются надо мной.
— Не мог бы это сделать ты? — спросила я, смотря Джереми прямо в глаза.
— Я был бы рад, — сказал он. — К чему неуместные вопросы.
«Старая история», — подумала я, подкрашиваясь перед тем, как сойти на берег. Теперь он проявляет настойчивость, которая мне уже не нужна. Меня пугани накал страстей и желание в его взгляде. У меня появилось чувство, что я поймала за хвост тигра. Мои мысли обратились к Гасси и Гарэту.
«Ненадежная, несчастливая, запутавшаяся, холодная, жесткая настолько, что можно гранить алмаз». Они устроили мне сегодня судилище. Как смеет эта толстая растрепа Гасси опекать меня, как посмел Гарэт наговорить мне столько горькой правды? Момент наступил. Думаете, что я дрянь? Отлично. Я и буду вести себя соответственно.
Глава одиннадцатая
В середине дня мы шли заливным лугом, направляясь к большому фруктовому саду. Сквозь деревья был виден домик времен королевы Анны.
— Как фамилия этих людей? — спросила Гасси.
— Гамильтон, — ответил Гарэт. — Хескет и Бриджит. У них куча детей, но я не знаю, кто из них дома.
Гасси подобрала в высокой траве яркую вишенку.
— Они симпатичные люди?
— Симпатичные, но совершенно ненормальные, — ответил Гарэт. — У Хескета в роду с одной стороны психические заболевания, с другой — бабушка румынского происхождения, так что они совершенно непредсказуемые.
— Уверена, что это нечто ужасное, — прошептала я Джереми.
Но все оказалось совершенно не так. Хескет Гамильтон, высокий и худой, с очками на кончике носа, в выгоревшем голубом комбинезоне и полосатой шапочке, типа бейсбольной, в сиреневую и белую полоску, защищавшей его от солнца, возился в саду. Волосы его жены, цвета соли с перцем, были забраны сзади в пучок. Она была в видавших виды туфлях и старой юбке из свалявшейся шерсти; покрытой собачьей шерстью, глаза — цвета выгоревшей джинсовой ткани. В общем — милая немногословная пара средних лет. Увидев Гарэта, они страшно обрадовались.
Красивый дом пребывал в страшном беспорядке. Повсюду были разбросаны книги и газеты. Трудно было предположить, что вечером здесь ждали гостей. В окно гостиной светило послеполуденное солнце, заливая ярким светом толстый слой ныли, покрывавшей все вокруг. На ковре, тяжело дыша от жары, лежали собаки всех мастей.
— Мы устроим чай в саду, — сказала Бриджит Гамильтон. — Ты мог бы пойти на кухню и помочь мне принести поднос, Гарэт? Я бы хотела, чтобы ты предупредил меня, если Хескет выпьет лишнего вечером. Мы пригласили довольно много гостей.
Лужайка в саду сбегала к прекрасному цветочному бордюру. Сквозь чугунную арку, увитую алыми розами, виднелись стоящие под ореховым деревом стол и шезлонги.
Гасси, как обычно, была совершенно неистова, ее чувства извергались, как нефтяной фонтан.
— Какой фантастический сад! Моя мама позеленела бы от зависти. Только посмотрите на эти розы! А какие сказочные синие шток-розы!
— Это дельфиниум, — мягко поправил Хескет Гамильтон.
— Да, конечно, — сказала Гасси, нисколько не смутившись. — А эта божественная кошачья мята! Какой запах!
— Он напоминает мне о сексуально-озабоченных котах, — улыбаясь, сказал Хескет.
— Очень любезно с вашей стороны пригласить нас всех на вашу вечеринку, — сказала Гасси, плюхаясь всей своей массой на шезлонг.
«Ее бы надо было перекрестить в Гаши»[2], — подумала я.
На лужайке появился Гарэт с подносом в руках, отворачивая голову от дыма сигары.
— Хескет, ты уже так налился, что «Куин Элизабет» могла бы удержаться на плаву, — сказал он.
Бриджит Гамильтон, руки которой были перепачканы землей после работы в саду, разлила чай в кружки с отбитыми краями и обнесла всех бутербродами.
— Кто из детей дома? — спросил Гарэт.
— Только Лорна, и она не знает о том, что вы должны прийти. Она объезжает свою новую лошадь. Ну не безумие ли это в такую жару. Она уже больше не тот ребенок, которого ты знал, Гарэт, ей будет восемнадцать в августе.
Гарэт усмехнулся.
— Я знаю. Надеюсь, вы ее берегли для меня.
Он принялся за бутерброд с огурцом, огромный, как дверной порог.
— Умираю от голода, — сказал он, бросив взгляд на меня. — Не знаю почему, но я ничего не мог есть за обедом.
Бриджит Гамильтон повернулась ко мне.
— Чем вы занимаетесь в Лондоне? Вы похожи на манекенщицу, или актрису, или что-то в этом роде.
— Она не создана для работы, — произнес Гарэт.
Бриджит посмотрела на него осуждающе.
— Я вижу, ты все такой же грубиян, Гарэт.
Она улыбнулась мне.
— Я никогда в жизни не работала, пока не вышла замуж. Тем не менее, вы, вероятно, встречаетесь со многими интересными людьми.
— Да, конечно, — ответила я.
Она вздохнула.
— С кем бы я хотела познакомиться, так это с Бритт Экланд. Само очарование! Ты бы не хотел познакомиться с Бритт Экланд, Хескет?
— А кто он? — спросил Хескет.
Раздался взрыв смеха, и Бриджит Гамильтон только начала объяснять, что он это она, как хлопнула дверь, раздались быстрые шаги, и в сад вылетела девушка — тоненькая, как лезвие, с шапкой кудрявых волос. Ее веснушчатое лицо сияло. Она была в брюках для верховой езды и красной шелковой блузке. Увидев Гарэта, она взвизгнула от радости.
— Гарэт? Как ты здесь оказался? Как приятно тебя видеть!
Поднявшись из шезлонга, Гарэт взял ее руки в свои и пристально вгляделся в нее.
— Ты стала такой красивой, Лорна.
Она покраснела.
— Господи, неужели я, наконец, превратилась в лебедя?
— Полностью оперившегося, — сказал Гарэт и, наклонившись, поцеловал ее в загорелую щеку. Под нашими любопытными взглядами он был скован в проявлении своих чувств, но я была уверена, что ему хотелось ее обнять и зацеловать до смерти.
— Ты могла бы обратить внимание и на остальных, дорогая, — укоризненно заметила се мать.
— О, простите!
