Однако, будучи самой старшей в семье, Доминика старалась скрывать это, а после смерти матери чувствовала, что должна занять ее место не только по отношению к сестрам, но и по отношению к отцу.
Там, где дело касалось общения с викарием, это было нелегко, но все же ей иногда удавалось смягчать его жесткие ограничения.
Лишь когда требовалось выделить деньги на питание или другие хозяйственные нужды, Доминика была вынуждена признать свое поражение.
Тем не менее, ни разу в жизни она не проявила такого постыдного малодушия, как прошлой ночью.
Она понимала, что отчасти ее поведение можно было оправдать — слишком многое произошло в ее жизни за столь короткое время. Неожиданное предложение лорда Хокстона, горечь расставания с родными, неприязнь, которую она стала испытывать к Джеральду с первой же встречи, чувство отвращения, охватившее ее, когда он поцеловал ее плечо, страх перед будущим…
Ей было мучительно любопытно, что думал о ней после всего происшедшего лорд Хокстон, жалел ли о том, что привез ее в этот дом, который построил своими руками.
Если прежде он считал ее достойной жить здесь, быть хозяйкой этого дома, теперь он должен был испытывать глубокое разочарование оттого, что она оказалась такой трусливой и неспособной сдержать свое слово.
«Он столько сделал для меня, — с тоской подумала Доминика. — А теперь я его подвела, в то время как он полагался на меня».
При мысли об этом на глаза у нее навернулись слезы, и Доминика почувствовала себя очень уставшей и совершенно опустошенной после прошедшей ночи.
«Я должна встать», — сказала она себе. Но она продолжала лежать, глядя, как солнечный свет проникает сквозь неплотно задвинутые шторы и освещает дивное убранство комнаты «Красного Лотоса».
Спинка кровати была украшена такой же резьбой, как и в ее комнате, только лепестки были окрашены в яркий красный цвет. На портьерах был вышит тот же символическим узор из переплетающихся цветков лотоса, но картина, висевшая на стене, была другой.
На ней был изображен не Будда, а прекрасное озеро в Канди, заросшее красными цветами лотоса. В отдалении возвышался храм Священного Зуба, над самой водой нависли деревья, усыпанные цветами.
Доминика вспомнила, как они с лордом Хокстоном любовались этим озером и теперь ей показалось, что тот день был самым счастливым в ее жизни!
Она и не предполагала, что в мире существует подобная красота! Это воспоминание так живо стояло у нее перед глазами!
Глядя на картину, Доминику внезапно осенило, почему Канди показался ей таким прекрасным, почему озеро сверкало и манило, словно заколдованное, почему великолепные цветы казались ей ярче, чем всегда.
Это было оттого, что рядом с ней был лорд Хокстон! Оттого, что в его присутствии она была счастлива — счастлива, как никогда!
Все было так просто, что Доминика удивилась, как она до сих пор не поняла этого.
Причиной этого ослепительного счастья была любовь — любовь к лорду Хокстону!
К человеку, который привез ее в эту горную страну, чтобы выдать замуж за своего племянника!
Глава 7
Когда Доминика наконец поднялась, был уже почти полдень. Одевшись, она вышла из комнаты и обнаружила, что дом пуст: ни лорда Хокстона, ни Джеральда нигде не было видно.
Она взяла зонтик и решила прогуляться по саду. Доминика по-новому уложила волосы — заплела их в косу и заколола в виде короны. Эта прическа была ей очень к лицу, поэтому она не захотела надевать шляпку, хотя, думала она, видеть ее все равно будет некому.
Однако едва она успела подойти к входной двери, как услышала цоканье копыт и увидела лорда Хокстона, спускающегося по тропинке, ведущей с гор.
Он подъехал к дому, спешился, и по виду его лошади Доминика поняла, что поездка была долгой и утомительной.
Она заметила также, что на поясе у него висел револьвер, и решила, что он ездил на поиски леопардов. Но сердце ее так забилось при его появлении, что она уже была не в состоянии ни о чем думать. Она лишь чувствовала крайнюю неловкость и стеснение.
Ворот его белой рубашки был расстегнут, рукава закатаны по локоть, обнажая загорелые мускулистые руки.
— Куда вы направляетесь? — с улыбкой спросил он. Доминика увидела, как он оценивающим взглядом окинул ее нарядное платье с пышной широкой юбкой и бантиками на груди.
— Я собиралась… немного пройтись по саду… перед ленчем, — ответила она, с трудом выдавливая из себя слова, будто они застревали у нее в горле.
Подошедший слуга взял поводья и повел лошадь на конюшню.
— У нас еще есть время, — обратился лорд Хокстон к Домияике, — и если хотите, мы можем посмотреть на гигантские лотосы.
— Я буду очень рада! — воскликнула она, чувствуя, как у нее перехватило дыхание.
Они пошли по лужайке, и Доминика снова подумала, каким он выглядит молодым и подтянутым в костюме для верховой езды.
В то же время сердцем любящей женщины она улавливала мельчайшие оттенки его настроения, и теперь ей казалось, что он чем-то обеспокоен. Ей очень хотелось, чтобы он поделился с ней своими заботами.
Но вместо этого он стал говорить с ней о своем саде, показывать цветы и рассказывать о редких деревьях и кустарниках, о существовании которых Доминика прежде и не подозревала.
— Через два месяца рододендроны будут в полном цвету, сообщил он. — В здешнем высокогорном климате они цветут позже, но об их красоте рассказать невозможно.
Доминике хотелось спросить, будет ли она еще здесь через два месяца, но слова, готовые сорваться с ее уст, так и не были произнесены.
Он доверял ей, он рассчитывал на нее, и она вспомнила, как тогда в Канди сказала ему, что человек, любящий по-настоящему, способен на любую жертву.
Теперь она должна была принести эту жертву и выйти замуж за Джеральда, потому что это было нужно человеку, которого она любила.
При одной лишь мысли об этом ей захотелось броситься к нему на грудь и расплакаться, как прошлой ночью, но она знала, что тогда он станет презирать ее еще больше.
Он так вежлив и мил с ней потому, что хочет сгладить возникшую между ними неловкость и помочь ей забыть, как она вбежала к нему ночью и разрыдалась у него на плече.
В тот момент это казалось ей совершенно естественным, но теперь, при свете дня, Доминика заливалась краской стыда при воспоминании о том, как она вела себя.
Тогда она не воспринимала его как мужчину, он был для нее лишь защитником и опорой.
Но при этом он все же был мужчиной, и она отчетливо осознала это, когда утром лежала в его постели и смотрела на картину, висевшую на стене.
«Я люблю его! Люблю!»— повторяла она снова и снова. Но в то же время она решила, что он не должен знать о ее чувствах. Вместо этого она должна пожертвовать своим счастьем и сделать так, как он хочет.
Она пыталась сосредоточиться на том, что рассказывал ей лорд Хокстон, но могла думать лишь об одном — о счастье быть рядом с ним. Когда они наклонялись ближе к какому-нибудь цветку или растению и их руки случайно соприкасались, Доминику охватывал легкий трепет.
Ей было удивительно, как вчера ночью, когда она плакала у него на плече, а он так крепко прижимал ее к себе, она не понимала — именно это ей и нужно в жизни?
Что бы он сказал, если бы она попросила его снова обнять ее, снова дать ей испытать это восхитительное чувство безопасности, когда одна лишь его близость рассеивает все страхи. Она вспомнила, как заснула, держа его за руку.
