– Мои друзья зовут меня Тото.
– Это редкая привилегия, – серьезно проговорил я, отодвигаясь на шесть сантиметров, так как Тото касался меня.
Я попал в забавное положение, мои овечки! По счастью, он – маркиз, и это позволит мне выйти, пятясь задом, так что не нужно бояться его заигрываний.
Он прибавил голосом, который заставил меня задрожать:
– Вы случайно не француз?
– Да, – ответил я. – А как вы догадались об этом, монсиньор?
– Ваш заальпийский акцент восхитителен, – проворчал Умберто, лаская мне щеку легким прикосновением руки.
Он улыбнулся.
– Таким образом, милый друг, это Градос послал вас ко мне?
– Это они были причиной моего визита, – ответил я.
– Вы с ними друзья?
– Да, монсиньор.
– Почему вы не приходили вместе с ними ночью к Тортиколи?
– Я был слишком занят в цирке. Дело в том, я причесывал жирафу, а какой-то бездельник спрятал мою лестницу. Мне пришлось обходиться собственными средствами.
– Но ведь это опасно! – процедил Умберто.
– Нельзя, конечно, страдать головокружением. Но у меня крепкая голова.
– А как сегодня поживают мои милые Градос?
Я открыл свой клюв так же широко, как ворона, которая захотела сыра.
Этот типчик блефует или на самом деле не знает о том, что случилось с Градос? Если он играет комедию, поверьте мне, это было очень хорошо сделано, так как в его взгляде скорее сквозило откровенное простодушие.
– Вы не читаете газет, Тото? – резко спросил я.
– Напротив, я читаю «Римскую газету».
– И только?
– А к чему этот вопрос?
Разумеется, если он интересуется только римской чепухой, он еще не узнал о новости, происшедшей этой ночью.
– Сегодня ночью с Градос произошел несчастный случай, монсиньор.
– Святая девственница! – воскликнул он на языке Данте. – Во время их номера?
– Нет. В фургоне. Их оглушили!
– Оглушили? Но это невероятно!
– Увы, это так.
– И это серьезно?
– Исключительно серьезно, потому что они умерли!
Мой маленький маркиз издал слабый крик и потерял сознание. Я бросился к нему. И мне известно, что делать в таком случае, так как я читал романы княгини Сожор. Я взял его за руку и похлопал по ней.
– Маркиз! Маркиз! Придите в себя, моя дорогая!
Эффект не заставил себя ждать. Ди Чаприни открыл свои красивые глаза и сказал умирающим голосом:
– Где я?
Я ответил, что он у себя. Он бросил взгляд на стену и, увидев портрет своего прадедушки, пришел в себя.
– Вы, значит, так любили их? – прошептал я.
Вместо того, чтобы ответить, он вздохнул на языке Д'Анунцио:
– Я что, должен говорить обо всем сам?
Надо было думать, что между ними троими была большая любовь. Меня беспокоила только одна штука: Градос были людьми из цирка. Они не должны были бывать в Турине больше одного-двух раз в год, и их сношения с маркизом должны были быть лишь эпизодическими. Откуда же такая сильная печаль, вернее, такое сильное волнение?
Моя мысль закрутилась. Я посмотрел на свои ногти, подул на них, как это делал один американский актер в Вестерне, когда его зацапал шериф, и потер их о лацкан.
– Я один из первых прибыл на место происшествия, – сказал я. – Донато был еще жив и смог сказать мне…
