Я старался не смотреть на маркиза, но в то же время очень пристально следил за ним в зеркало. Мне кажется, парни, что он покраснел под слоем румян и, видимо, задавал себе вопрос, что же мне нужно, так как наступил момент перейти к основному.
– Он рассказал мне о некоторых вещах, – бросил я.
– Ах, да? – пролепетала эта кукла.
Я молчал. Это было угрожающее молчание, тяжелое молчание. Парень Тото больше не пытался поближе удостовериться, хорошо ли я выбрит. Ему стоило огромных трудов проглотить слюну. Он также не говорил ни слова, это очень удивительно с его стороны.
Наше молчание напоминало салон.
– Это ужасно, – выдавил Умберто без малейшего выражения.
Он еще надеялся, что я заговорю, но я почувствовал, что он дошел до предела и воздержался от этого.
– Что же вам сказал этот бедный Донато?
– Я вам сказал: кое-какие вещи.
– Какие вещи?
Я проделал с ногтями ту же операцию, но на другой руке.
– Знаете, Тото, когда человек, на которого напали, делает перед смертью заявление, то его следует передать только полиции.
Он глубоко вздохнул, как ребенок, который долго плакал.
– Сколько? – жалобным тоном спросил он.
Магическое слово! Сколько в нем самоотречения! Высшая самоотверженность! Самопожертвование! «Сколько»! Сколько за то, чтобы секрет был сохранен! Сколько за то, чтобы быть спокойным?! Чтобы мерзость была скрыта, порок был неизвестен, честь женщины спасена!
– Это зависит от вашего доброго сердца, – ответил я, приветливо улыбаясь.
У бедного монсиньора изменился цвет лица. Можно было подумать, что он спал в экспрессе.
– Пятьсот тысяч лир!
– Вы принимаете меня за нищего, Тото. Лира – такая жалкая монета.
– Тогда сколько же вы хотите?
Его жалкое представление о лире и его предложение указывало на то, что чего он опасался было не таким уже серьезным. Но, может быть, он скупой?
– Десять миллионов, – брякнул я наугад, – и это моя последняя цена.
– Нет, пять миллионов, а это как раз та сумма, которую я дам полицейским, чтобы замять дело, так что видите…
Я дал ему небольшого тумака и вытащил удостоверение.
– Полюбуйтесь немного на этот пейзаж, Умберто.
– Полиция! – воскликнул он. – Французская полиция! Но что все это означает?
– То, что вы все мне объясните, дорогой маркиз. Донато, увы, был уже мертв, когда я его обнаружил, но я вам сказал неправду, чтобы узнать правду. Итак, вы скажете мне всю правду. Если вы этого не сделаете, я устрою такую бурю с громом, что вам вашими пятью миллионами придется успокаивать журналистов.
Бедное создание разразилось конвульсивными рыданиями. Оно стучало ногой, терло лицо и проливало горькие слезы на шелк дивана.
– Вы очень злой, очень отвратительный полицейский, – сетовал Умберто.
– Вместо того, чтобы изливать свою экспансивность, вы бы сделали лучше, если бы осведомили меня. Если вы будете говорить серьезно, я сделаю так, что вы окажетесь в стороне от этого отвратительного дела, и это даже не будет стоить вам ни одной лиры.
Наводнение слез сразу прекратилось.
– У меня есть ваше честное слово?
– Вы его имеете, но никому об этом не говорите: оно было последним, что у меня оставалось. Итак, прекрасный блондин?!
– Ну вот… я… у меня период депрессии, и, чтобы подбодриться, мне необходимо немного допинга…
Я немедленно вспомнил о двух пакетах с белым порошком в потайном ящике Градос. Это осветило все.
– Они снабжали вас наркотиками?
– Да. Каждый раз, когда они проезжали через Турин, они привозили мне наркотики. И не дорого, потому что они были настоящими друзьями.
Я задумался.
– А где вы были в эту ночь, маркиз?
Он возмутился:
– Ведь не можете же вы подозревать меня в том, что я их убил! Не забывайте, что я маркиз ди
