вы поймете, что он не принадлежит к великим учителям. Ибо таково служение человека в этом мире до самого его смертного часа — всё время бороться с чуждыми помыслами и всё время возвышать себя и уподобляться природе Божественного Имени».
ОДНАЖДЫ УТРОМ ПОСЛЕ БЕСЕДЫ… (И—8, стр. 88)
Колодец и маятник
Две и три человеческие жизни — ничто для странствующего монаха. Он разрывает грудью заросли колючего кустарника, он пьет реки и повторяет молитвы вслед за шепотом деревьев. Счастье идущему! Он открыл основной закон — закон маятника. Он знает, что грусть уравновешивает радость, как маятник отходит на равные расстояния от беспечной и пустой середины. Маятник летит, перенося внимание со зла на добро и дальше.
Самая радостная для него мысль — о неминуемой смерти.
И вот представьте себе, как он сидит ночью у костра и помешивает ложкой будущий суп. В какой-то момент из кустов выскальзывает лисица и садится обок.
— Ты весь — комок нервов, — говорит она ему. — Расслабься.
— Что же тогда будет с миром? — спрашивает он.
Лиса начинает смеяться, всё ее тело колышется — или это огонь меняет позу.
— Милый человек, — говорит она, — не на тебе держится мир.
— А на ком? — спрашивает он. Он хочет показать заинтересованность, а не тревогу.
— Мир держится на маятнике…
Он кивает: это давно известно.
— …и колодце, — заканчивает лисица.
Монах хмурит брови, тщетно пытаясь высечь искру понимания.
— Что такое колодец? — спрашивает он.
— Это нечто, чего почти не существует, — отвечает лиса. — Это нечто, чего нет на карте. Его можно заметить, только если ты очень близко.
— Ты знаешь, я тебя не понимаю, — говорит монах и встает. — Пока мы говорили, наступило утро. Давай поклонимся восходящему солнцу и продолжим нашу беседу в живой реальности. Я буду божеством маятника. Попробуй быть тем таинственным колодцем.
— Хорошо, — лисица скользит по поляне. — Начинай.
— Я великий маятник, — возвещает монах, надув щеки и набычив шею. — Я раскалываю мир на противоположности.
— Ну, твори же свой мир, — торопит его лисица.
— Здесь будет суша, а здесь — океан, — размечает монах взмахами рук. — Горы здесь, а там — впадины. Здесь прольются великие дожди, а вот тут будет полная сушь и пустыня.
— Минуточку, — впрыгивает лиса. — И идущие по пустыне умрут от жажды?
— Да, — разводит руками монах, — если колебания маятника достигнут такого размаха…
— Тогда смотри: я стою в середине пустыни. Я беру лопату, это просто палка с железным набалдашником. Я сгребаю песок. Утрамбовываю стенки. Я копаю вглубь… Этого не запрещает маятник?
— Нет.
— Я копаю вглубь. Вокруг меня пустыня. Но — смотри, монах! — там есть вода. Ее нет вокруг, ее нет на карте, но идущий здесь путник напьется и пойдет дальше. Мы очень маленькие, и вся наша жизнь может пройти, пока маятник летит в одну сторону… Подойди, напейся.
И монах, бродяга и неудачник, долго и жадно пьет. Глаза лисы сверкают, как капли этой удивительной воды…
ОДИН ХАСИД ЛЮБЛИНСКОГО РАВВИ… (И—5, стр. 86)
ЦЗУЙ-ЕНЬ, ДУМАЯ, ЧТО ОН УЖЕ достиг чего-то в Дзэн, совсем молодым монахом оставил монастырь Цзы-Мина и отправился странствовать по Китаю. Когда через много лет он снова посетил монастырь, его старый учитель спросил
— Скажи мне, в чем суть учения буддизма?
Цзуй-Ень ответил
— Если облако не висит над горой, свет луны бороздит воды озера.
Цзы-Мин гневно взглянул на своего бывшего ученика
— Ты постарел. Твои волосы поседели, твои зубы поредели, а у тебя все еще такое представление о Дзэн. Как можешь ты избежать рождения и смерти?
Слезы потекли по лицу Цзуй-Еня, и он низко склонил голову. Через несколько минут он спросил
— Скажи мне, в чем суть буддизма?
— Если облако не висит над горой, — ответил Учитель, — свет луны бороздит воды озера.
Прежде чем Цзы-Мин закончил говорить, Цзуй-Ень стал просветленным.
САМОЕ СТРАШНОЕ — ЭТО ПРАВИЛЬНЫЕ СЛОВА. (М—14, стр. 71)
ЕСТЬ ПРОСВЕТЛЕНИЯ, ПОХОЖИЕ… (К—36, стр. 58)
ПОСЛЕ СМЕРТИ МАГГИД ЯВИЛСЯ К СВОЕМУ СЫНУ, рабби Аврааму и, напомнив ему о заповеди чтить родителей, повелел ему оставить уединенную жизнь. Авраам ответил
— Я не признаю отца во плоти. Я признаю только милостивого Отца всего живого.
— Но ты получил наследство при условии, что будешь почитать меня как отца и после моей смерти, — сказал маггид.
— Я отказываюсь от этого наследства, — ответил равви Авраам.
В тот же момент на дом снизошел огонь, спаливший несколько незначительных вещей, которые маггид оставил в наследство сыну, — и ничего более.
Вскоре после этого шурин равви Авраама подарил ему пекеше, сделанное из белого шелка, чтобы он одевал его по большим праздникам. Был как раз канун Йом-Кипура, и Авраам принял подарок, который был знаком признательности его отцу. Но в синагоге, где горели все огни, равви Авраам, облаченный в подаренное праздничное одеяние, нечаянно задел один из светильников. Одежды вспыхнули. Равви немедленно скинул их. Долго смотрел равви Авраам, как они превращаются в пепел. Он понимал, что происходит.
ИДЕЯ ПРОГРЕССА… (К—44, стр. 63)
САРРА, ЖЕНА РАББИ МЕНАХЕМА из Берштадта, будучи беременной, заболела странной болезнью почек, и никто не мог ее вылечить. «Тогда я подумала
Родившийся у Сарры сын Рафаэль с детских лет обожал молитву «Бог прям», и не было чище его человека.
КОЛОДЕЦ И МАЯТНИК (И—23, стр. 101)
Мезозойская психиатрическая
Жил-был бронтозавр, который очень не хотел быть археодонтом, а хотел быть бронтозавром и страшно переживал по этому поводу.
Под подушкой он прятал фотографии бронтозавров, а об археодонтах и думать не хотел.
Конечно, дело кончилось психиатрической лечебницей.
Главным доктором в ней был бронтозавр, который на самом деле был археодонтом, но это тщательнейшим образом скрывал.
