снежной пылью. Стылое белесое небо нависло над селом.
Кеша свернул в переулок и засмотрелся на пёструю курицу, неподвижно стоящую на одной ноге возле навозной кучи. Прошло пять минут, десять - курица так и не шелохнулась. Только ветер слегка шевелил её перья. Кеша заинтересовался и подошёл к курице поближе. Выругавшись, он легонько пнул её, тяжёлую, как камень. Та проскользила на боку, и Кеше показалось, что она тихо зазвенела, уставившись в небо пустыми глазницами.
Румяная щекастая женщина в коротком полушубке и тугих синих гамашах, шедшая мимо с ведром золы, сказала про курицу:
- Глаза-то ворона, поди, выклевала, - и посмотрела на Кешу с любопытством.
- Не подскажете, как добраться до грейдера? - неожиданно для себя озаботился Кеша. - Далеко тут?
- Да нет. Если на лыжах, через Зыкину балку - через кедровник, так рядом. Километров сто пийсят будет, - не сразу ответила женщина с ведром. - А если по Дикой дороге, через бор, то километров двести. Дорога только вёрткая. По кореньям вся. По пенькам... Пока доедешь, баранкой руки-то себе до плеч извихляешь, конечно. Склизко!
- А автобус как ходит?
- А никак! - засмеялась она. - Каменский к нам заворачивает. Раз в десять дней, когда не вьюжит. Через нас на Шерстобитово с ночёвкой уходит. А так он только по грейдеру туда идёт. Не через нас - мимо... А вы чего хотели-то?
- Чего я хотел? Хм. Чего хотел... - Кеша впал в глубокую задумчивость.
- Философский вопрос! - наконец оторвал он взгляд от навозной кучи. - А философские вопросы, как известно, существуют без философских ответов. Философы, если вы успели заметить, они как дети: 'Что? Зачем? Почему?' И - ни с места... Впрочем, вы не поймёте. Занимайтесь лучше вашей золой.
Он прошагал немного, думая, что женщина - ничего, справная, и оглянулся. В тот же миг она обернулась тоже и с непонятной улыбкой стала смотреть на него издали.
- ...Это - если только с местными шоферами договариваться. Чтоб к грейдеру подбросили! - сказала она наконец. - Ну, им с работы отпрашиваться неохота. Потом четыреста километров руки вихлять - туда да обратно... Склизко! А чего вам надо-то? Собралися что ль куда?
- Чего надо?.. - задумчиво переспросил Кеша.
Не дождавшись ответа, женщина опрокинула своё оцинкованное, помятое ведро и стала гулко стучать кулаком по дну, отворачивая лицо от серого облака, взвившегося по ветру.
- Склизко! - морщилась она, и стучала, уже забыв про Кешу совсем. - Ой, склизко там...
Кеша вздохнул, побрёл дальше, размышляя про то, что настала пора уезжать и отсюда, а вот отчего-то жалко. Вдруг нечто тёмное стремительно пролетело сбоку, тупо стукнулось о мёрзлую коровью лепёшку. И под его ногами брызнул взрыв. Полыхнуло небольшое мгновенное пламя.
- Мать!.. - коротко выдохнул Кеша, отпрянув.
Он оглянулся с перепугу. На улице не было ни души. Только мальчик в пальто, подпоясанном бельёвой верёвкой, деловито съезжал на валенках с ледяной горки, наросшей под чугунным носом колонки. Насвистывая и придерживая что-то тяжёлое за пазухой, мальчик промчался вокруг Кеши два раза и скрылся за углом ближайшей избы. 'Мортирка!' - догадался Кеша. Он хотел окликнуть мальчика, однако замешкался, припоминая, как того зовут - 'Лёха, что ли?' За избой раздался короткий, сильный взрыв.
- Вот почему я никогда не любил детей, - понял он.
И подумал: если бы он жил в Буяне, он бы их - ненавидел.
Ему захотелось тут же потолковать с местными мужиками. Об этом безобразии и о быстротекущей, но вечной, жизни - тоже. Особенно о политической! А то живут все в непроходимой дикости. Погрязли в своём колхозном, туземном невежестве. Работа, дом, скотина. Лес, огород... А где жизнь души? Где?
Судьба наверняка забросила его сюда с тонким расчётом! Чтобы было кому делиться с простыми людьми своими свежими знаниями, догадался он вдруг. Глубокими, между прочим.
Однако в магазине лишь три молодые крупные женщины стояли неподвижно, как три закутанные ступы, под яркой лампочкой, горящей средь бела дня, и слушали долговязого старика и дородную старуху, приоткрыв рты от внимания. А пожилая, очкастая продавщица за прилавком вязала шерстяной носок. Она вслух сосредоточенно считала петли, сбивалась на слове 'шешнадцать' - и принималась отсчитывать снова, поблескивая тонкими спицами, как лучами.
- Слава работникам прилавка! - поприветствовал её Кеша.
- Семь, восемь, девять, - сказала продавщица, не подняв головы.
- И всем потребительским корзинкам - слава, слава, слава! - Кеша улыбнулся трём женщинам поочерёдно и поиграл бровями - для завлекательности.
Женщины, не сводящие глаз со старухи, даже не сморгнули. Только одна, самая молодая и румяная, с досадой почесала ту щёку, на которую смотрел Кеша.
- ...И вот, падчерица уж больно хорошо перед ним плясала! На этой самой на гулянке ихой, - размеренно выпевала дородная старуха проникновенным и тихим голосом.
Поверх тонкого пухового платка она была накрыта ещё кашемировой тяжёлой шалью, застёгнутой под подбородком на булавку.
- ...Плясала, значит, плясала. Отчим и говорит: 'Проси, чего хочешь! У меня всего полно'.
- А я... - припомнил что-то старик.
- Мол-чи!!! - вдруг резко крикнула старуха.
Потом топнула валенком в гневе. Но усилием воли заставила себя остыть. И продолжила умильно, тихо:
- И вот он, перед которым падчерица-то больно хорошо плясала... Этот... - сбилась она вдруг с мысли.
- Ирод? - то ли спросила, то ли подсказала одна из закутанных женщин с готовностью.
Старуха недовольно поморщилась. Потом махнула на неё рукой, досадуя:
- Какой ещё Ирод?!. Не Ирод... Ну, барин этот. И вот барин этот говорит: 'Проси чего хочешь!' А падчерицу мать уж с утра самого подучила: 'Иоаннову голову проси!' Она и попросила, - глядела старуха на женщин ясным взглядом, исполненным строгого благоговения. - Барин-то - ага: делать нечего...
Кеша хмыкнул. От скуки он принялся громко стучать ботинком о ботинок, сбивая с них уже подтаявший снег. И ещё потопал без всякой на то нужды. Но, затаив дыхание, все три женщины не сводили глаз со старухи.
- А я... - встрепенулся было старик.
- Мол-чи!!! ...А барину-то делать нечего: он уж посулился. Назад пятками ему идти неохота. Ага... Он слугам-то и сказал: 'Ступайте в темницу! Отсеките. И принесите моей падчерице, вот этой вот самой, на золотом блюде. За её пляску, за красоту - отдайте. Она Иоанновой головой навечно владать хочет. Падчерица моя вот эта самая'...
Зевнув, Кеша отошёл к прилавку. И стал разглядывать ценники на бутылках, на коричневых пряниках, на рыбных консервах, тоскливо перебирая в кармане мелочь.
- ...Слуги-то и принесли. Мать-то уж больно была довольна. Что дочка её послушалась. И что вы думаете? Прошло уж много время, и какая смерть её, падчерицу баринову, настигла? Плясунью-то?
- А я... - часто замигал старик редкими ресницами.
- Мол-чи, сказала!!! ...Ну, в грех меня вводит - и всё. И как только он мне за целую жизнь надоел!
Обидевшись, она отвернулась от старика, помолчала. И возвратилась к своему повествованию, вновь приводя лицо в выражение кроткое и разумное:
- ...А эту падчерицу баринову вот какая казня за всё настигла. Пошла она, значит, один раз по лёду. Падчерица. Идёт, идёт она по лёду - и провалилась. И две льдины на неё с двух сторон - как сдвинулись! И с двух сторон ей шейку-то - раз! Голова-то и отсеклась. Как ножницами. По лёду-то и покатилася.
- А я...
- Мол-чи!!! ...А барин-то с женой глядят с берега: ну, вот тебе и наплясалась! Навеселилася. Красавица. Туловище-то с ножонками с плясучьими - бултых-бултых в воде. Под лёдом всё. Скрылося. А голова-то - как кочанчик: катится. К барину под ноги прям. Здрасьте.
- Ну, дер-р-ревня! - не выдержал Кеша. - Ну, каменный век...
