Коридор

приглядевшись, вскрикнула:

– Господи! Александр Григорьевич?! Не вы ли?

– Здравствуйте, Олимпиада Михайловна, – припод­нимаясь не до конца, сказал Александр Григорьевич и дотронулся до шляпы.

Липа пересела к нему. Протянула «Беломор-канал».

– Да что же я, дура, ведь вы не курите. Конечно – таберкулез… Вернулись?.. А что ж вы так? Мы бы вас встретили… Александра Иннокентьевна знает?..

– Она знает, но…

– Не принимает?! – воскликнула Липа. Александр Григорьевич молча развел руками.

– Сниму жилплощадь… пока документы. А там, я ду­маю, Шура менит свое отношение. Вы понимаете?..

Липа послушно кивнула, хотя никак не могла понять, почему Александр Григорьевич не идет к себе домой, а мерзнет в троллейбусе возле ее дома. В шляпе.

– Почему вы в шляпе? Вы простудитесь.

– Это не самое страшное. Как Лева, Люся… девочки?

– Младший – мальчик, – поправила его Липа. – Ромочка. Семь лет. В первый класс ходит. А чего же мы сидим-то? Ну-ка давайте поднимайтесь!

– Рановато, Олимпиада Михайловна…

– Поднимайтесь, поднимайтесь без разговоров. Пошли чай пить.

Липа вышла троллейбуса и подала Александру Григорьевичу руку, как ребенку.

– Осторожнее.

Из подворотни молча через сугроб бросился Абрек. Нельзя! – заорала Липа. – Фу! не успев сбросить скорость, забуксовал, ударил ра Григорьевича задом по ноге и, виновато под-хвост, убежал в подворотню.

– Это наш, – сказала Липа. – Левочка с торфораз­работок привез. Абрек.

– Да я их и всегда-то… – срывающимся голосом про­бормотал Александр Григорьевич.

– Да что вы! Он только на вид такой страшный. Он добрый пес. Лифт только с восьми, не тяжело вам на чет-вертый?

Преодолевая последний лестничный марш, Липа бес­покоилась об одном-только бы Люся не орала с утра. И она совсем не была уверена, что Люся проявит по от­ношению к Александру Григорьевичу должное гостепри­имство.

Она обернулась к ползущему за ней в одышке Алек­сандру Григорьевичу и на всякий случай напомнила:

– У Люси с нервами плохо…

– Да-да, – послушно кивнул Александр Григорьевич.

– Сиди и учи, раз вчера не успела!.. – донесся квартиры Люсин голос на фоне Танькиного плача. – И по-ори мне еще!..

Абрек тявкнул под дверью. Он всегда взлаивал, когда Люся заходилась, не выдерживал ее тембра.

– Нервы… – вздохнула Липа и нажала звонок.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

7. САША И ШУРА

Алик Ожогин тронулся давно, но окончательно сошел с ума недавно. Он собрался, как обычно, в институт, а перед самым уходом решил побриться.

Из ванной Алик вышел странный: полголовы было в ежике, другая половина

– голая, обритая. С тем и при­шел на кухню. И, не моргая, глядя в упор на Кирилла, попросил у соседа закурить. Кирилл Афанасьевич сегод­ня был во вторую смену, сейчас он хозяйствовал. Он от­ложил недоошкуренную картофелину, вытер руки о же­нин фартук, которым был подвязан, и, не выказывая удив­ ления, похлопал себя по карманам:

– В комнате, сейчас принесу.

Пока Кирилл ходил за куревом, на кухню вошла Александра Иннокентьевна с кофейником в руках.

– Закурить есть? – не моргая, тихо спросил ее Алик.

– Я не курю, – спокойно ответила Александра Инно­кентьевна. Она знала, что иногда Алик бывает не в себе, а на голову не обратила внимания. Ни на кого и ни на что не обращать внимания – было одно проявлений ее деликатности, а может быть, самоуглубленности. – Алик, будьте добры, постучите мне, когда вода закипит. Доброе утро, Кирилл Афанасьевич.

Кирилл кивнул и подался в сторону, пропуская Алек­сандру Иннокентьевну. Он протянул Алику сигареты.

– Ты тоже «Ароматные» куришь? – печально спро­сил Алик.

– Забористые, я не обижаюсь, – как ни в чем не бы­вало ответил Кирилл, а про себя решил, что дело совсем плохо: вежливый Алик назвал его на «ты», чего никогда не было, и удивлен маркой сигарет, хотя прекрасно знал, что Кирилл курит именно «Ароматные».

Алик подошел к плите, прикурил от конфорки и сел на Дорину скамейку, единственное сидячее место на кух­не. Выбритая, не заветрившаяся еще голова его – вернее, полголовы – была в кровавых порезах. Кирилл напря­женно думал, что предпринять, но на всякий случай от­влекал уже сумасшедшего, как он понял, Алика от даль­нейших необдуманных действий разговорами.

– На фронте тоже у нас… Обовшивеешь иной раз – ороешься наголо. Товарища еще попросишь. Можно и в одиночку, только без спешки, а то пообдерешься весь напрочь…

Из прикухонной каморки, где раньше жила прислуга, выползла Дора Филимоновна Кожух. Дора несла ночной горшок, прикрытый круглой фанеркой, с ручкой. Горшок она несла, прижав к животу, и чуть не ткнулась им в спи­ну Алика. Открыла уже было рот, чтобы поругать его за курение на кухне, за то, что без спроса занял скамейку, но осеклась и дрогнула, чуть не выронив свою ношу.

– Тсс, – сказал Кирилл, показывая ей, чтобы ис­чезла.

Дора, пятясь, вползла задом в свою клетушку, тихо щелкнул замок.

– Ты покури еще чуток, – ласково предложил Кирилл Алику, – посиди, покури, куда торопиться, мало ли… А я на уголок сбегаю, еще курева подкуплю.

Кирилл скоренько накинул пиджак и постучал в ком­нату Александры Иннокентьевны.

– Да-да, спасибо, Алик! – отозвалась Александра Иннокентьевна, загороженная спинкой кресла.

– Это я, – всунувшись в комнату, негромко сказал Кирилл. – Я говорю, чтобы на кухню пока не вылазили, мало ли… Вроде Алик-то, я говорю, совсем сошел…

– Да-да, – не отрываясь от стола, кивнула Алексан­дра Иннокентьевна.

Александр Григорьевич в наушниках, полузакрыв гла­за, сидел на своем диване, в углу.

Кирилл махнул рукой и, чтобы не тратить попусту время, побежал искать мать Алика Глафиру Николаев­ну, работавшую уборщицей в соседнем доме.

Александр Григорьевич сидел на диване в белой ниж­ней рубашке, тихо дирижируя одной рукой и лишь иногда тихо подпевая невестной, льющейся ему прямо в уши музыке.

– Мешаешь, – не отрываясь от писания, строго ска­зала Александра Иннокентьевна, но Александр Григо­рьевич, оглушенный наушниками, повел руку вверх и громко дотягивал срывающимся голосом окончание арии.

– Ты мне мешаешь!

Александр Григорьевич указательным пальцем поста­вил в воздухе точку и, весь встрепенувшись, открыл гла­за, все еще находясь под музыкальными чарами.

– Прекра-а-асно… Собинов. Ариозо Ленско… – он растерянным движением сковырнул наушники. – Что, Шурочка?

– Ты мне мешаешь, – в третий раз пронесла Алек­сандра Иннокентьевна. – Почему ты до сих пор в нижнем белье?

– Да-да, – закивал суетливо Александр Григорье­вич. – Обязательно. Сорочка, я полагаю, уже высохла.

– Не знаю, – строго сказала Александра Иннокен­тьевна, склоняясь к столу.

На кухне Александр Григорьевич палкой стащил с ве­ревок выстиранную вчера Маней рубашку.