даже набросал схему на листке бумаги.
— Она у вас сохранилась? Может быть, там есть какие-то имена.
— Я посмотрю бумаги, Альфред говорил, что их окружили и бежать было некуда. Они прыгали с моста в ручей.
— Жермен не обмолвилась, — сказал Антуан, озабоченно морща лоб. — Хорошо бы найти эту схему и снова съездить на мост.
— Я к вашим услугам, — ответил Ру. — Завтра я свободен с утра, во вторник — вечером. Как вам будет удобнее.
— Ещё один вопрос, мсье Ру, — продолжал я. — Альфред не говорил: был ли предатель в отряде или вне его?
— Этого я не помню.
— Мужчина или женщина?
— Я думаю, мужчина, ведь предатель стрелял в Альфреда, вряд ли на это способна женщина.
— О мотивах предательства ничего не проскользнуло в ваших разговорах?
— Нет. Как только я переводил разговор на эту тему, Альфред тут же замыкался в себе.
Поль Батист подсел к столику и объявил: он звонил в Льеж и вызвал корреспондента, чтобы рассказать ему о предательстве в группе «Кабан». Это серьёзное сообщение, организация, которую возглавляет он, Поль Батист де Ла Гранж, не может пройти мимо такого печального факта. В связи с этим особенное значение приобретает нож с монограммой, найденный в лесной хижине. Обо всём этом надо рассказать для печати. Корреспондент обещал приехать в Ромушан.
— И второй нож, обнаруженный Виктором в «Остелле», также имеет большое значение, — заметил Антуан.
— Мсье президент, — объявил я, — наша завтрашняя поездка в архив переносится. Завтра мы поедем к живому свидетелю, Альфреду Меланже. Это для нас важнее.
— Не смею настаивать, — отозвался Поль Батист. — В таком случае я продолжу свой ваканс в горах. Однако сейчас мы должны действовать по программе, завершить банкет и продолжить церемонию.
— Да, — я решительно поднялся из-за стола. — Будем действовать по программе и немножко сверх того. Я хочу сказать речь, мсье президент.
Я, конечно, видел — появление Матье Ру не прошло незамеченным в зале, и известие, сообщённое им, уже пошло гулять среди собравшихся. К нам то и дело подходили люди, я ловил заинтересованные взгляды. Теперь все ждали, как отнесусь я к этой вести.
И я сказал им своё слово.
— Дорогие друзья, приходится мне снова выступать перед вами, хотя не собирался делать этого, — так начал я, когда президент навёл порядок за столом и объявил моё выступление. — Помню, учился я в школе, и учитель географии рассказывал нам, что Бельгия занимает первое место в мире по густоте железных дорог на квадратный километр территории. Я в вашей стране недавно и железных дорог видел пока не так уж много. Но я узнал другое, хотя мои наблюдения вряд ли будут поддержаны статистиками, потому что в статистических данных нет такой графы учёта, я увидел и узнал, что ваша страна занимает одно из первых мест по плотности добрых сердец на квадратный километр территории, и я думаю, что человеческое сердце — это важнее, чем железные дороги. Но, как говорится в нашей русской пословице, не знаю, можно ли перевести её на французский, Иван, постарайся — «и на старуху бывает проруха». А если это трудно перевести, то «в семье не без урода», на выбор тебе, Иван. Я так говорю потому, что только сейчас узнал: отец и его товарищи из отряда «Кабан» были преданы. Нашёлся человек без сердца, который предал их, и они погибли. Я знаю, что у вас добрые сердца, но я знаю также, вы не осудите меня, когда я скажу вам — кровь моего отца взывает к отмщению. И я торжественно клянусь перед вами, что не успокоюсь до тех пор, пока не найду этого гнусного предателя.
Тут и президент сказал речь мне в поддержку и одновременно в пику. Политику он начал наводить, мой разлюбезный президент: не к мести он призывал, но к возмездию, не к самосуду, но к торжеству справедливости. И прононс у него при этом был что надо. А я своё слово сказал. Но теперь-то я знал: трудновато мне придётся.
Поль Батист уже заканчивал речь. Люди стали подниматься из-за стола.
— Он сказал, — перевёл Иван, — что нам пора ехать по могилам.
— Ну как ты переводишь, Иван?
— Разве не так? — терпеливо удивился Иван. — У нас же ещё две могилы, поэтому я и сказал: «по могилам».
— Не «по», а «на», — я едва не кричал от отчаяния, так пусто на душе сделалось. — Не «по», не «в», не «за», а «на», «на», «на»…
ГЛАВА 15
Дорога вывела меня к роднику. Я разогнался на уклоне и не сразу мог остановиться, но тут тропа вильнула в сторону и пошла ровным полукольцом вокруг родника и озерца, из родника возникшего. Я упал плашмя, подставив ладони, и начал делать жимы. Десять хороших жимов, два жима на выдох, один на вдох, выжать себя до предела на прямые руки, отдалившись от земли, и снова приблизиться к ней, мягко опустившись на полусогнутых, коснуться её подбородком, грудью, а ладони вжимаются в податливую шероховатость почвы, кажется, я сам прорастаю из этой трепетной земли.
Ещё коснулся земли подбородком, оттолкнулся носками и вскинулся вверх, на стойку. Озерцо зеркально и ломко колебалось под головой, деревья разноголосо шелестели над ногами — и я один в центре этого странно перевернувшегося мира.
Припал к роднику, раз за разом погружая лицо в прозрачную льдистость воды и опьяненно чувствуя, как сердце входит в привычный ритм после бега и жимов. Солнце проскальзывало сквозь листву, падая разорванными пятнами на круг воды. Листья отрешённо шелестели, капли хрупко падали в воду с мокрого подбородка.
На дне озерца зыбко переламывались плоские светлые камни, вперемежку вспыхивающие под солнцем. Я вгляделся: о чём-то напомнил мне их ускользающий рисунок. Три неровных треугольника, сходящиеся в удлинённый квадрат. А в швах не зелень проступала, а прозрачная блеклость песка. Это же могильная плита в Ромушане! Я погрузил в воду руку, и самый большой треугольник, лежавший в основании плиты, рассыпался, едва я дотронулся до него. Камни потекли в глубину, увлекая за собой другие. Песчаная дымка взвилась над камнями, замутив прозрачность воды. Потом дымка осела, снова проступили из глуби светлые камни, но рисунок их стал иным, словно могильная плита на глазах распалась на множество осколков.
Что расскажут немые камни? Я сам нарушил их чёткость. Камни распались, их не собрать в изначальный рисунок. Похоже, мало я ещё пробежал. Невысказанный вопрос навязчиво томил меня. Он засел во мне. Сколько уже безответных вопросов впилось в меня, но даже не ответа искал я сейчас в прозрачной ломкости родника, а той невысказанности, что меня томила.
Я сел, поджал колени к подбородку и попробовал приняться за логическую схему. Не эмоции нужны мне, а холодная прозрачность мысли. Из бесконечного сплетения вопросов надо выбрать узловые и наводящие. Нет ли контакта между мадам Любой и черным монахом? Имеет ли отношение Жермен к пансионату «Остелла»? А мсье президент де Ла Гранж? Не нарочно ли он подослал ко мне Матье Ру? Не связано ли предательство «кабанов» с именем Виля? Я нарочно выискивал самые нелепые связи, чтобы утвердить подлинные. Я делал прикидку в поисках закономерности. Но вот посерьёзней пошли вопросики. Кто вырезал инициалы на сосне? И когда? Почему не приехала Жермен на могилу отца? Не пожелала дать адрес Альфреда или в самом деле его потеряла? А чёрный монах почему не прибыл, как обещал, на бензине решил сэкономить? Что означают его слова: вы узнаете то, что нельзя знать. Как искать женщину в чёрном? Откуда она взялась, по чьему велению? Нет ли связи между ней и монахом? Оба чёрные. Почему всё-таки, почему не сказал Альфред имя предателя ни Матье Ру, ни Жермен? Что значит «странный» Альфред? Жермен первая произнесла это слово, а переводчики были разные, значит, Иван точно перевёл. Эта Жермен всё время карты путает, надо уходить от неё, уходить, она же никуда меня не выведет. Долгая и тёмная история оказалась поистине тёмной, как в воду глядел всепамятливый А.Скворцов. Так где же всё- таки искать предателя, в отряде или вовне? К полковнику Вилю тоже немало нитей протягивается, но разве их распутаешь? Матье Ру передал вчера слова Альфреда, командира «кабанов»: предатель виноват в смерти девяти человек. Кто же этот второй, оставшийся в живых? Он и предал? Каков же мотив? Так где же
