Старик сел, и мы стали продолжать игру. Коротко остриженные седые курчавые волосы старика очень шли к его светлым глазам и бронзовому лицу. Я подумал, что без кепки он выглядит гораздо лучше и напрасно он так к ней привязан. Только я так подумал, как старик с любопытством посмотрел на свою кепку, словно хотел убедиться, достаточно ли спокойно она ведет себя в незнакомых условиях. Кепка со своими отчетливыми клетками висела на стене как эмблема маленького клуба жокеев – любителей шахмат.
Старик был одет в чистую светлую рубашку и в старый просторный пиджак. Казалось, пиджак служил ему так давно, что сам старик с тех пор успел уменьшиться, Во время нашей довольно-таки бессмысленной игры я заметил, что старик замирает и вслушивается, когда кто-нибудь хлопает дверью в конце вагона, и не успокаивается до тех пор, пока шаги в коридоре не затихают с другой стороны.
– Немножко волнение имею, – объяснил он, застенчиво улыбаясь, почувствовав, что я заметил его тревогу.
– Почему? – спросил я.
– Немножко груш везу, – сказал он просто. Разговорились. Оказывается, старичок – бывший учитель географии неполной средней школы. Сейчас он на пенсии и в этом году решил заняться торговлей. Он спросил у меня, сколько в этом году стоят груши в Москве. Я сказал, что примерно копеек восемьдесят. Старичок задумался. Я спросил, сколько у него груш.
– Двести кило будет, – сказал он твердо.
– Груши свои? – спросил я.
– В селенье покупал, – ответил он.
Я подсчитал дорогу, примерное время на продажу груш (можно было предполагать, что навряд ли он связан с оптовыми фирмами), и у меня получилось, что никакой выгоды от этого предприятия он не будет иметь. Пожалуй, рублей пятьдесят, шестьдесят – не больше. Когда я ему сказал об этом, старичок покорно кивнул головой и улыбнулся своими светлыми глазами.
– Тогда зачем? – спросил я.
– Коммерсия, – сказал он и пожал плечами. Немного подумав, добавил: – Женщинам – кофты-мофты, туфли-муфли.
Даже если он бывший сельский учитель (они иногда выдают себя за городских в местах, где их не могут узнать), все равно, подумал я, доход его слишком ничтожен.
Вдруг старик что-то вспомнил и стал яростно рыться в своих карманах, вытаскивая оттуда платки, рецепты, перочинный ножик, четки, футляр от очков и кошелек для мелочи. В конце концов он нашел нужную бумагу и протянул мне. Это был адрес – какой-то переулок недалеко от Колхозной площади.
– Знаешь место? – спросил он, немного подождав, чтобы я вникнул в смысл написанного.
– Знаю, – сказал я, – недалеко, на такси доедете.
Старик кивнул головой и стал рассовывать по карманам вынутые вещи. Но тут он вспомнил, как долго искал бумажку с адресом, и вынул ее из кармана. Стараясь не слишком распахиваться, он залез во внутренний, по-видимому Главный Карман пиджака, осторожно расстегнул там булавку, сунул туда свою бумажку с адресом и стал застегивать булавку, стараясь не шелестеть деньгами или по крайней мере придать этому шелесту незначительный смысл. Наконец, он заколол булавку и снова взялся за шахматы. Через минуту старик поднял голову и спросил:
– Сколько возьмет такси?
– Меньше рубля, – сказали.
– Меньше, – повторил старик и кивнул головой в знак согласия.
Мы снова углубились в шахматы. Старик долго обдумывал очередной ход, сделал его и, подняв голову, снова спросил:
– Восемьдесят копеек?
– Да, – сказал я.
Играли мы оба примерно на одном уровне. К концу партии, когда ряды фигур на шахматной доске достаточно поредели, мы вдруг оба заметили, что моя ладья уже давно стоит под боем, хотя ее почему-то никто не берет. Был его ход, когда мы оба это заметили.
Я почувствовал, что старик заволновался, он то поглядывал на доску, то пожимал плечами, стараясь разгадать мой замысел. Иногда он протягивал руку к моей ладье, но потом останавливал себя и подымал на меня свои светлые глаза, стараясь угадать, прозевал я фигуру или это следствие далеко идущего замысла. Я молчал, стараясь быть непроницаемым.
Наконец он не выдержал и, постукав желтым, прокуренным ногтем по башне моей ладьи, вопросительно посмотрел на меня. Я развел руками в том смысле, что ничего не поделаешь, проморгал.
Старик весь просветлел, заулыбался и закивал головой в том смысле, что ничего страшного, что со всяким бывает, что мы свои люди, слава богу, не звери. Я попытался возразить, но старик был непреклонен.
– Не могу, – сказал он и поспешно сдвинул своего слона с угрожающей диагонали.
Ход старика хотя и придал игре благородство, но не мог сбить ее с вялого темпа. Через некоторое время старик спросил у меня, один ли я еду в купе, хотя и так было видно, что я еду один. Я сказал, что в купе больше никого нет. Старик немного помолчал, а потом спросил, нельзя ли ему один чемодан перенести в мое купе.
– Зачем? – спросил я.
– Инспекция, проверка, – сказал он, виновато улыбаясь, – три чемодана имею. Два поверят, что везу родственнику, но три никак не поверят.
– А если у меня спросят? – сказал я.
– Скажи, какой-то человек оставил и ушел, – живо откликнулся старик. Видно было, что этот вопрос он
