Нагие дети с толстыми косами, заложенными за левое ухо, чинно стояли у хижины. Они только что принесли навоз, собранный на лугу, и нарвали травы – мать должна была изготовить кирпичи для топки.
Нугри снял мешки, положил их на землю и вытер пот с лица. Он приласкал мальчиков и девочек и заговорил с женой.
– Я не видел тебя у пруда, – сказал он, – и подумал, уж не случилось ли с тобой чего-нибудь.
– А что могло со мной случиться? – улыбнулась Мимута, помогая мужу перетаскивать мешки в хижину. – Все мы здоровы, слава пресвятому Ра! И тебе желаем того же.
Хижина Нугри состояла из двух квадратных каморок, между которыми находился дворик.
Нугри вошел внутрь лачуги. Ему приходилось ходить несколько согнувшись, чтобы не испортить головой потолка. Мешок с зерном он отнес в угол. Там он высыпал зерно в бочку, сделанную из битой земли, и рядом поставил сосуд с маслом.
Усевшись на низенькую скамейку, Нугри смотрел, как Мимута вынимала из сундука одежды. Она клала их на скамью, рядом с каменной зернотеркой, на которой обычно растирали зерна продолговатым камнем.
– Знаю, ты голоден, – обернулась жена к мужу, – но есть нечего, кроме куска лепешки, который я взяла у соседки. Хочешь, я вскипячу тебе воды, чтобы ты мог запивать хлеб?
Нугри встал. По обычаю, он должен был помолиться перед едой. На стене, в углублении, стоял божок, высеченный из камня. Глаза его, нос и рот едва были намечены, большие уши оттопыривались.
Мимута суетилась у очага.
Вонючий дым, не успевая проходить в отверстие в крыше, наполнял каморку. Нугри молился божку. Он просил его отгонять от семьи злых духов и скорпионов, наблюдать за сохранностью скудного имущества и провианта.
– Сегодня ночью, – сказала Мимута, – я погашу огонь в очаге. Завтра день празднования мертвых и смерти Египта Аменхотепа III, вечноживущего, как Солнце… Нужно добыть вновь огонь, вот два кремня и сухая трава.
Нугри кивнул. Когда вода вскипела, он взял из рук жены миску и половину круглой тяжелой лепешки.
– Тот месяц был очень тяжелый, – говорила Мимута, – больше десяти дней мы голодали.
– А какой месяц легкий? – усмехнулся Нугри. – Все месяцы похожи друг на друга… А ведь писцы не знают, что такое нужда, живут беззаботно…
Писцами назывались образованные люди, занимавшие ответственные должности. Заслуженные писцы, принадлежавшие к правящей знати, как, например, жрецы,[6] наместники фараона в областях, начальники работ пользовались большой властью, жили в достатке, ездили на колесницах в сопровождении рабов. Были также писцы незнатного происхождения, низшего разряда. Они занимали менее ответственные должности и нередко подвергались за проступки телесным наказаниям, вообще широко распространенные в Египте. Но нужды они не испытывали.
– Я думаю так, – сказала Мимута, – богатые и бедные одинаково родятся и одинаково умирают. Почему же одни живут хорошо, а другие гибнут с голоду?
– Кени говорит: или нет богов, или они несправедливы.
Мимута покачала головой.
– Не говори так, Нугри! У богов много своих дел. Они решили, вероятно, так: человек должен сам заботиться о себе…
Вошел старший сын, по имени Аба. Ему было двенадцать лет.
С шестилетнего возраста он учился в фиванской школе, куда отправлялся на рассвете. Начальная школа находилась в центре города, рядом со школой писцов. Старый учитель был чрезвычайно строг. Он говорил ученикам: «Учись прилежно, молись Тоту,[7] чтобы он просветил тебя, вложил в твою глупую голову семена премудрости». А когда ученик плохо отвечал заданный урок, учитель бил его палкой по спине и кричал: «Уши мальчика на его спине!» Это означало, что когда ученика бьют, он бывает внимательным.
Два первых года ученья были очень трудны для Абы: он не мог усвоить искусства письма. И за это учитель бил его каждый день. Третий и четвертый годы были успешнее: мальчик наконец изучил иероглифы: Так назывались фигуры животных, людей, солнца, луны, звезд и разных предметов, которыми обозначались буквы, слоги и слова. На пятый год Аба перешел к скорописи – искусству писать эти фигуры сокращенно. Первые годы ученья казались ему тяжелым сном. Теперь уже было легко. Аба обмакивал палочку, сделанную из тростника, в черную краску и быстро писал на папирусе.[8]
В прошлом году Аба кончил школу и поступил в обучение к старшему писцу. Это был еще более строгий учитель. «Стать писцом для юноши – вершина благополучия», говаривал он.
Нелегко было учиться в школе писцов. Кроме образцов писем, которые должен был запомнить ученик, необходимо было заучивать и переписывать гимны богам, отрывки из произведений. Но не это было трудно. Пугали новые предметы: арифметика, геометрия, медицина. Аба прилежно решал примеры и задачи с целыми числами, но дроби давались ему с трудом. Усвоив геометрию, Аба научился вычислять площадь круга и объем полушария. Геометрию он полюбил, но медицина внушала ему страх, потому что приходилось заучивать заклинания от враждебных духов.
Нугри следил за успехами сына и гордился им. Остальные дети тоже учились, но большими успехами не отличались.
Взглянув на вошедшего Абу, отец улыбнулся.
– Расскажи, мальчик, что ты сегодня делал? – спросил он.
– Сегодня мы посетили с учителем – да сохранит его премудрый Тот! – папирусную мастерскую.
И Аба рассказал, как вырабатывались свитки папируса. Легкими ударами люди отделяли от ствола
