папируса тонкие слои верхнего покрова и нарезали из них длинные полоски. Накладывая их краями одну на другую, они получали широкую полосу, затем на эту полосу накладывали поперек другой ряд таких же полосок, а на этот ряд следующие ряды. Потом люди разглаживали полосу гладилами из слоновой кости, и клей, содержащийся в растении, придавал листу прочность. Лучшим считался папирус толстый, гладкий, желтовато-коричневого цвета.
Нугри внимательно слушал мальчика.
– Всякая работа требует умения, – сказал он, – а умение достигается учением. Вначале тебе было трудно, сын мой, но потом ты заслужил похвалу учителя.
– Я уже переписываю судебные решения, учитель повелел мне составить отчет о работах в папирусной мастерской… Со временем у меня будет колесница, слуги… Тогда я стану заботиться о матери…
Мимута обняла его.
– Мальчик мой, – сказала она со слезами на глазах, – мальчик мой!..
Аба ушел к братьям и сестрам, игравшим во дворике. Нугри и Мимута тоже вышли из хижины.
Была уже ночь. На черном небе – ни звезды. Тишина висела над долиной.
– За всю свою жизнь не упомню такой душной ночи, – сказал Нугри. – А ведь мне уже сорок лет. Неужели бог войны, грозный Сет, готовит нам удар?
Когда они возвратятся в лачугу, мать разостлала на глиняном полу тростниковые цыновки, загнутые по краям кверху и усаженные колючками. Она напоминала детям, чтобы они не поранили себе рук и ног колючками, предохраняющими спящих от нападения скорпионов. Потом она положила на цыновки волшебные таблички с изображением бога, душащего змей и попирающего скорпионов.
Вскоре семья улеглась.
Только в соседней каморке возилась еще Мимута: она чинила одежду мужа. Кончив работу, она встала, погасила в очаге огонь и растолкала Нугри.
– Вставай, вставай, – шептала она. – Время высекать огонь.
Долго мучился Нугри, ударяя кремнем о кремень. Наконец сверкнула искра, и сухая трава задымилась. Нугри дул на траву, пока не вспыхнуло пламя.
– Огонь, огонь! – воскликнула Мимута, захлопав по-детски в ладоши, и засмеялся. – Теперь можно ложиться и отдыхать.
3
Нугри еще спал, когда встала Мимута. Медленно, без пламени горели кирпичи. Неприятный запах дыма носился по каморкам.
Разделив дневную порцию хлеба среди членов семьи, Мимута разбудила детей. Выдав им по кусочку лепешки, она послала мальчиков на пастбище собрать навоз, а девочек за травой и ветками. Только старший сын был освобожден от этой работы, потому что должен был отправляться к писцу в Фивы.
Нужно было итти за водой. Мимута взяла кувшин и вышла из хижины.
Солнце уже взошло. Сбежав с пригорка к пруду, она зачерпнула воды, умылась, вымыла ноги.
Она уже поставила кувшин на голову, чтобы уйти, но подошли женщины-соседки. Начались обычные утренние разговоры о домашних делах.
Мимута сказала, что вчера муж принес зерно и масло и теперь можно не волноваться за завтрашний день.
– Надолго ли? – прервала ее соседка. – Каждый раз мы ведем такие разговоры, а спустя две-три недели бегаем друг к дружке за кусочком хлеба.
Вернувшись домой, Мимута взяла из бочки несколько горстей зерна, рассыпала их на зернотерке, смочила водой и принялась растирать продолговатым камнем: получалась грубая мука с отрубями.
Сделав в муке ямку, Мимута налила туда воды и прибавила к муке вчерашнего теста. Когда тесто было готово, она стала делать круглые толстые лепешки.
Кирпичи в очаге сгорели, Мимута положила лепешки на раскаленные камни и покрыла их горячей золой.
– Ну, работа кончена, – проговорила она вполголоса и стала одеваться в праздничное платье.
Мимута надела на себя белую одежду, сандалии из листьев папируса, блестящие стеклярусные браслеты на кисти рук и на лодыжки, широкое ожерелье из бус на шею. К волосам она приколола красную ленту, подвела ярче, чем всегда, глаза и накрасила губы.
Полюбовавшись на себя в бронзовое зеркальце, Мимута пошла будить Нугри.
– Вставай, – сказала она. – Солнце уже высоко.
Нугри смотрел на Мимуту. Нарядная, она быстро двигалась по каморке и говорила:
– Я хочу итти с тобой в Фивы. Чего мне бояться? Давки? Но я хочу видеть старого Рамзеса-Миамуна – жизнь, здоровье, сила!
– Ты говоришь, женщина, не понимая, что говоришь! – вскричал Нугри. – Разве хорошо детям тащиться в жару по пыльной дороге? Толкаться в толпе на улицах? Подумай, Мимута!
– Я хочу видеть старого Миамуна!
– Пусть будет по-твоему. Ты его увидишь, клянусь Амоном! Но детей с собой не возьмем.
– Я это решила еще вчера, – сказала жена, – когда вынимала из сундука две одежды – одну для тебя, а другую для себя.
