но чтобы дела шли, мне надо было бы еще продать по крайней мере несколько носовых фигур и пару корабельных орудий. Во время перерыва на ленч я направился в «Бисквит» и поболтал с Лаурой.
— Ты сегодня не особенно хорошо выглядишь, — сказала она. — Что-то случилось?
— Моя теща умерла во время уик-энда.
— Но ты ведь ее страшно не любил.
— Я всегда восхищаюсь твоим тактом, — каркнул я, может, немного слишком язвительно.
— В этом заведении мы не подаем такта, — ответила Лаура. — Только кофе, пирожные и сухие факты. Была ли она больна?
— Кто?
— Твоя теща.
— О, гм… с ней случилось несчастье.
Лаура посмотрела на меня, слегка наклонив голову на плечо.
— Ты нервничаешь, верно? — спросила она. — Вижу, что ты нервничаешь. Извини. Ты всегда говорил о своей теще так… что я не поняла. Слушай, я на самом деле извиняюсь.
Я смог выдавить улыбку.
— Тебе не надо извиняться. Я измучен, это все. В последнее время у меня одни неприятности, а к тому же еще постоянно не высыпаюсь…
— Знаю, что делаю, — заявила Лаура. — Зайди ко мне сегодня вечером. Приготовлю тебе мою итальянскую специальность. Ты любишь итальянскую кухню?
— Лаура, тебе не надо этого делать. Со мной же ничего не случилось.
— Ты хочешь прийти или нет? Надеюсь, что ты принесешь какое-нибудь вино.
Я поднял обе руки вверх.
— О'кей, благодарю. Я сдаюсь. Я приду с удовольствием. Во сколько?
— Точно в восемь. Может, я не буду очень голодна в восемь-ноль-ноль, но я точно буду умирать с голоду в восемь-ноль-пять.
— Даже работая здесь?
— Брат, когда ты съешь одно пирожное, то это все равно, что ты съел все.
Послеобеденное время в лавке тянулось неимоверно долго. Солнечный свет продвигался по стене, освещая корабельные хронометры, бронзовые якоря и картины парусников. Я пытался дозвониться до Эдварда в музей, но мне сказали, что он вышел на лекцию. Потом я позвонил Джилли, но она была занята в салоне и сказала, что подаст признак жизни позже. Я даже позвонил матери в Сент-Луис, но никто не поднял трубки. Я уселся за столиком и начал читать журнал о строительстве, который мне этим утром подсунули под двери лавки. У меня было такое впечатление, что я совершенно один на какой-то отдаленной и чужой планете.
В пять часов, заперев лавку, я направился в бар «Хирбур Лайт», сел там один в угловом номере и выпил две порции шотландского. Сам не знаю, зачем я пил, наверно по привычке. У меня был такой клубок мыслей в голове, что я никак не мог напиться, максимум становился одуревшим и взбешенным. Я как раз теперь думал, а не глотнуть ли еще на прощание, прежде чем я сяду в машину, когда рядом с моим номером прошла какая-то девушка в коричневом широком платье. Прежде чем она исчезла, она обернулась и посмотрела на меня. Невольно я нервно вздрогнул, как человек, неожиданно разбуженный от сладкого сна. Я мог бы поклясться, что это была та самая девушка, которую я видел на шоссе в Грейнитхед, в ту ночь, когда миссис Саймонс отвозила меня домой. Та же самая, которая наблюдала за мной в баре Реда в Салеме. Я вылетел из номера, разбив себе бедро о прикрепленный к полу столик, но прежде чем я добрался до двери, девушка уже исчезла.
— Вы видели ту девушку, которая как раз прошла? — спросил я Реда Санборна, стоявшего за баром. — Одета в коричневый широкий плащ, очень бледное лицо, но приятное.
Ред, потрясая шейкером, сделал мину, выражающую соболезнование. Но Грейс, одна из кельнерш, сказала:
— Высокая девушка, да? Вернее, довольно высокая. Темные волосы и глаза и бледное лицо?
— Вы тоже ее видели?
— Конечно же, я ее видела. Она вышла из комнаты сзади, и я не могла понять, как она туда попала. Я не видела, как она входила, и она ничего не заказывала.
— Наверно, хиппи, — заметил Ред. Для Реда любая девушка, которая не носила уродливую блузку и заметающую пол юбку, не носившая туфли без каблуков и не читавшая «Редбук», была хиппи. — Видимо, идет лето. Первая хиппи этим летом.
Обычно я намылил бы шею Реду за неверное и чрезмерно частое употребление слова «хиппи», но этим вечером я был слишком взволнован и обеспокоен. Если влияние демона, погруженного в воды пролива Грейнитхед, растет с каждой минутой, то откуда же известно, кто из окружающих меня людей принадлежит к его слугам? Может, эта девушка была призраком, более материальным, чем другие? Может, и другие люди, которых я не подозревал, тоже были призраками: может, Ред был призраком, и Лаура, и Джордж Маркхем. Откуда же мне знать, кто является упырем, а кто человеческим существом? Предположим, что Миктантекутли уже захватил их всех? Я чувствовал себя как врач из кинофильма «Вторжение похитителей тел», который не знал, кто среди его родственников и друзей является пришельцем из космоса.
Я вышел из бара «Харбур Лайт» и направился к своей машине, запаркованной посреди площади. Под дворником на переднем стекле торчал кусок бумаги, на котором было нацарапано губной помадой: «Точно 8. Не забудь. Л.» Я сел в машину и выехал из центра, направляясь в сторону Холма Квакеров. Я хотел проверить, все ли в порядке дома, и купить какое-нибудь вино в магазине Грейнитхед.
Дом ждал меня у выезда из Аллеи Квакеров. Он казался мне старым и покинутым, более заброшенным, чем когда-либо до этого. До сих пор я еще не исправил оконницы на втором этаже, и когда я вылез из машины, она приветствовала меня протяжным скрипом. Я подошел к главным дверям и вынул ключ. Я почти ожидал, что встречу знакомый шепот: «Джон?», но вокруг царила тишина, было слышно лишь меланхолическое бурчание океана и шелест лавровых листьев изгороди.
Внутри дома было очень холодно и была ощутима влажность. Стоящие в холле часы не ходили, так как я забыл их завести. Я вошел в салон и довольно долго постоял в нем, желая слышать шепот, шум, звуки шагов, но постоянно царила тишина. Может, Джейн перестала посещать этот дом, с тех пор как убедилась, что ей нельзя забрать меня в страну мертвых. Может, я видел ее уже в последний раз. Я вошел в кухню и проверил холодильник, чтобы узнать, не испортилось ли что-то там, но не нашел ни зеленой плесени на сосисках, ни содержимого взорвавшихся консервных банок на стенках. Я вынул минеральную воду Перрье и сделал четыре или пять больших глотков прямо из бутылки. Потом скривился, чувствуя холод во рту и беготню пузырьков газа, наверно вечность лазящих у меня по пищеводу.
Я повернул в салон, чтобы разжечь огонь, когда услышал как будто единичный скрип наверху. Я застыл в холле и прислушался. Звук не повторился, но я был уверен, что кто-то есть в какой-то из спален. Я взял со стола зонтик и начал подниматься по темным ступеням. Я задержался на половине пути, крепко сжимая остроконечный зонтик. Невольно я дышал все громче и чаще.
Я сказал сам себе: не впадай в панику. Знаешь же, что Джейн уже не имеет над тобой никакой власти. Ты встретил орду духов на Кладбище Над Водой, но ты все еще жив и в своем уме. Там, наверху, тебя не ждет что-то худшее. Наверняка же тебе не грозит большая опасность.
Однако эта тишина пугала меня еще больше, чем скрип качелей, больше, чем шепот и неожиданный холод. В этом доме никогда не было совершенно тихо. Старые дома обычно скрипят и трещат, как будто двигаются во сне. В них никогда нет такой тишины, такой абсолютной тишины, какая теперь воцарилась в моем доме.
Я добрался до вершины ступеней и прошел по темному коридору до последней спальни. Ни звука, ни шепота, ни звука шагов. Я осторожно сунул руку через щель в комнату, зажег свет и потом пинком открыл дверь. Спальня была пуста. Я увидел только раскрашенный сосновый стол и узкое одиночное ложе, прикрытое обычным домотканым покрывалом. На стене напротив висела украшенная вышивка с надписью: «ЛЮБИ СВОЕГО БОГА». Я огляделся, инстинктивно поднял зонтик, как копье, а затем потушил свет и закрыл за собой дверь.
Она ждала меня на лестничной площадке, в резком свете корабельного фонаря, который я увел из лавки. Джейн, совершенно будто живая. На этот раз она не мигала как древняя кинопленка, она была
