Нежные детские ручки.
— Хочешь меня, хочешь меня?
Ко мне прижимались маленькие остроконечные груди, я обонял ее запах, когда она прижалась ко мне, нет, не прижалась, обхватила, и это было совсем другое ощущение.
— Нет, — с трудом перевел я дыхание и застыл на месте, прислушиваясь к звукам-мостикам от ночных кошмаров к реальности: шуму дождя по крыше, который тут был громче, ибо бил по проржавевшим листам железа и, может быть, поэтому она и испугалась, как ребенок пугается удара грома.
Так что я обнял ее, и она калачиком свернулась рядом со мной. Она неправильно поняла мое движение: раздвинув ноги, она стала приподнимать и опускать бедра, и я шепнул:
— Нет, Чу-Чу, не надо трахаться.
— Нет?
— Ты должна поспать, — сказал я. Она замерла и приобняла меня совсем по-другому — не как исполнительная проститутка, а с той нежностью, которая таилась в женщине-ребенке: она давно не знала, что такое получать и дарить нежность, как я прикинул, — в лагере беженцев, пока Чен не научил ее ласкам, когда она ему отдавалась.
Через несколько минут она снова провалилась в сон, ее голова лежала на моей руке, а я тут же забыл о ней, и меня снова охватила злость, обращенная на самого себя, потому что, покидая “Красную Орхидею”, я знал, кто принял на себя смертельный удар, предназначавшийся мне, — Венекер.
Я не подумал.
Скорбь и ярость, как псы, терзали меня, и я не мог избавиться от чувства неизбывной вины. Сон приносил лишь краткое забытье, и даже в эти минуты, когда уходила боль, я видел все снова и снова: ослепительная вспышка в щелях жалюзи; глухой гул взрыва и изумленный голос Ала — что там, черт побери, происходит?
Венекер.
“С вами все в порядке?”
Он думал обо мне, о моем благополучии, зная, что я обложен со всех сторон и зная от Пеппериджа, что я противостою Шоде — и все же он медлил, расставаясь со мной, ибо ему не хотелось оставлять меня в одиночестве. Венекер, человек, которого использовали для спасения других; и он их вытаскивал из самых невообразимых ситуаций; я знал таких людей, он был одним из них, и пользоваться их помощью — высокая честь для меня, моя привилегия — и вот что я для него сделал: послал его прямо в смертельную западню, которая я разорвала его на куски и, о. Матерь Божья, смилуйся надо мною.
Чен увидел, в каком я состоянии, почувствовал, какая ярость обуревает меня.
— Что случилось?
— Колеса отлетели.
Он втащил меня внутрь, захлопнул металлическую дверь и включил охранную сигнализацию.
— Колеса отлетели?
Идиома, которой пользовались в Бюро.
— Так говорят, когда кто-то погибает. — Я произнес это с таким выражением, что он только уставился на меня своими глазами без ресниц и промолчал. Он сам был напряжен, хотя лицо его ничего не выражало; и я сказал: — Мне жаль твоего друга. Я имею в виду второго пилота с 306-го рейса.
— Тебе удалось выбраться оттуда?
— Да.
— Что там… то есть, как он… — я ждал продолжения, но он сказал: — Да какая, мать твою, разница, поднимайся наверх. В большой, тесно заставленной комнате, он спросил меня:
— Чего ты здесь ищешь, Джордан?
— Убежища.
— От дождя?
— От людей.
— От людей Шоды?
— Да.
— Ты хочешь сказать, что тебе нужно надежное укрытие?
— Можно и так сказать. На несколько дней. Задумавшись, он склонил набок удлиненную голову, внимательно рассматривая меня.
— Через час я улетаю, а ты, если хочешь, можешь оставаться. У тебя такой вид, словно ты из-под душа. Развесь-ка там свои вещи, к утру они высохнут.
Когда я вернулся, он дал мне шелковое кимоно, от которого пахло опиумом.
— Пока ты здесь будешь, кое-что для меня сделаешь, о`кей?
— Как скажешь.
Он все еще рассматривал меня, прикидывая и размышляя.
— Когда тот самолет разбился, ты, должно быть, решил, что я имею к аварии отношение, не так ли?
— Это приходило мне в голову.
— Могу себе представить. Теперь ты знаешь, что это не так, иначе бы ты здесь не очутился.
— Кэти рассказала мне о твоем приятеле. — За него поручился и Пепперидж.
Чен глянул на авиационный хронометр, лежащий на столе.
— Еще бы. — Он снова склонил голову набок. — Тебе придется полностью довериться мне, так?
— Не думаю, что ошибусь.
— В таком случае, с тобой будет покончено.
— Совершенно верно.
— Нет никаких причин, — задумчиво продолжил он, — из-за которых я должен выкинуть тебя мордой в дерьмо, но если причины появятся, именно это я и сделаю. Но, если все, что ты мне сказал, — правда, беспокоиться тебе не о чем. Кроме того, ты хорошо относишься к Кэти. — Он вытащил одну из своих черных сигарет и закурил. — И если ты останешься тут в мое отсутствие, я должен доверять тебе. — Выпустив дым, он проводил его глазами. — Я не говорю о малышке Чу-Чу, потому что ты и так добр с ней — она всего лишь ребенок. Но чувствуй себя совершенно свободным. Я говорю о…
— Если бы я не пришел, она осталась тут одна?
— Она уже знает, что жизнь нелегка. И может сама позаботиться о себе.
— Может ли сюда кто-нибудь заглянуть?
— Нет. Если кто-нибудь звякнет — конечно, в переносном смысле — она справится. Тебя ничего не побеспокоит. Я хочу сказать, что в любом случае мне придется довериться тебе кое в чем, чего не было бы, не окажись ты здесь, потому что она не говорит по-английски, разве что пару слов. — Мы сидели на обтянутых кожей табуретках, и из его кармана посыпались монеты, когда он полез за блокнотом; вытащив его, он что-то чиркнул и, вырвав страничку, дал ее мне. — По этому телефону ты сможешь позвонить мне в Лаос. У меня тут есть автоответчик, и я хочу, чтобы ты фиксировал все звонки, о`кей?
— О`кей.
— Их будет не так уж много, ничего особенного, потому что это место служит убежищем и для меня, как ты, надеюсь, догадываешься. Но если услышишь что-то важное, звони мне.
— Будет сделано. Он кивнул.
— Когда ты ел?
— Бог его знает.
— Чувствуется, тебя крепко достали?
— Не так уж крепко, как могло быть. — Меня снова охватило чувство вины, но на этот раз оно было не столь ошеломляющим. Досталось Венекеру.
Чен оставил мне и другой номер телефона, который был выдавлен на боку автоответчика.
— Я буду обратно примерно через пару дней, предполагаю, в среду. Если не появлюсь к четвергу или не выйду с тобой на связь, звякни по этому номеру и скажи там, что я запаздываю, ладно? — Он засовывал в сумку свой “Вальтер П38”. — В этой поездке я не знаю, чем она кончится. — Он затянул молнию до конца. — Если ты захочешь уйти пораньше, валяй. Она прекрасно справится и сама. Так что не беспокойся.
Этот разговор состоялся несколько часов назад, а сейчас она покоилась рядом, спокойно, как ребенок,
