воздух.
Я мог выставить часы за дверь или выкинуть их за окно, избавив себя от их нудного тиканья, но что это даст — только докажет, что мои нервы все еще не в порядке, а в ближайшие двадцать четыре часа им придется иметь депо и не с таким раздражителем, как дешевый будильник.
“У вас ровно двадцать четыре часа. Мне нужна его голова, понятно?” — Шода.
Вот сука!
Вы знаете, для чего она явилась сюда в Сингапур? За моей дурацкой головой, понятно?
Наглость этой сучки не имеет пределов! Я решил, что мне надо как следует обдумать положение дел. Но в полночь, в тишине уединения в этой маленькой комнатке нервы у меня окончательно расшалились, ибо я никак не мог решить, побуждает ли меня к действиям только ярость или доводы здравого смысла. Выложи я все карты Пеппериджу, не сомневаюсь, он тут же поставил бы на мне крест и вышел бы из игры. А это не самый лучший образ действий со стороны тайного агента, который к тому же находится в опасной зоне, за красной чертой — плюнуть на все предупреждения того, кто его направляет, и сделать то, что ему категорически запрещено. Но именно это мне и предстояло; мысли трепали нервы и лишали сил, которые еще понадобятся мне.
Знает ли она, Шода, какие у меня контакты, какие связи; догадывается ли она, что, стоило ей приземлиться в Сингапуре, и я уже предупрежден? Возможно. Может быть, именно для этого она здесь — навестить меня во тьме ночи дьяволицей скользнуть ко мае овладеть мною вспрыснув свой яд мае в вены когда я лежу тут замерзая в духоте палаты с сухим ртом и ледяными руками прерывисто дыша словно чувствуя как она приближается ко мае и понимая что каждый вдох может быть последним ее голова поворачивается на стройной шее и она смотрит на меня остановившись в нескольких ярдах в гулкой тишине храма и я не в силах оторваться от глаз этого ангела смерти от лучистых непроглядно-темных глаз создания которому предназначено стать моим палачом чашку чая да не хотите ли чашку ароматного чая?
— Что?
— Я принесла вам чай.
Большое спасибо, да, чай утром — просто прекрасно, тут великолепно заботятся о тебе — и зашивают исполосованную плоть, когда ты режешь себе вены, и приносят по утрам чашку ароматного чая.
Господи!
Теперь я могу совсем по-иному взглянуть на положение дел, ну, конечно, я обрел уверенность; это не ошибка, нет, отнюдь не ошибка — сделать то, что я решил; так и надо поступить, прежде чем я выйду на цель. Первым делом — принять душ, а то от меня несет, как от хорька, побриться, медленно и вдумчиво; на правой скуле лишь одна крохотная капелька крови, потому что я чуть-чуть изменил наклон бритвы, и больше крови не будет вплоть до того дня, как я примусь за дело… впрочем, успокойся.
В 8.17 я оставил палату и переговорил с дежурной сестричкой на посту в блоке “Б” — Джасмин, Джасмин Ли, которая с профессиональной сноровкой оценивает, в каком состоянии ваша голова, прежде чем сказать “да — к полудню польет дождь”, она улыбается, не переставая внимательно приглядываться к вам, потому что позже ее могут спросить, как, по ее мнению, выглядел пациент, не было ли у него признаков депрессии и так далее.
Пепперидж забеспокоится, если в течение следующего часа позвонит мне сюда и ему скажут, что не могут меня найти, но в конечном итоге Джасмин заверит его, что в 8,17 я был в блоке “Б” и состояние у меня было совершенно нормальное.
В течение дня двери не запирались, только после отбоя; воспользовавшись выходом рядом с кухней, я оказался на улице, и убежище осталось у меня за спиной.
— Британский Верховный Комиссариат.
Езды тут двадцать минут, и на полпути я заново обдумал ситуацию, проверяя ее уже с логической точки зрения. Улица была абсолютно пустынной, когда я оставил клинику, и я все еще мог попросить водителя развернуться и доставить меня на то место, где я сел в машину — у меня было ощущение, что я начал травить, спускаясь в бездну на страховочном конце, и нервы у меня были на пределе из-за понимания того, что, очутившись рядом с Верховным Комиссариатом, я выпущу из рук страховочный конец. Но все это было игрой расшалившихся нервов, и я спокойно сидел себе, наблюдая за улицей и прохожими.
8.45, машина завернула за утоп и остановилась, я вылез, расплатился с водителем, сунув ему деньги в окошко, повернулся, пересек мостовую и вошел в здание; один из них, да, как минимум, один из них “засветился” на другой стороне улицы, и я почта услышал треск, с которым лопнул страховочный конец.
Подойдя к конторке в парадном холле, я не нашел ничего лучшего, как спросить, нет ли расписания авиарейсов: девушка вытащила его из ящичка и вручила мне; работает она тут недавно, и я видел, как, склонив изящную головку, она продолжала полировать ногти, пока я листал расписание. Мне хватило пару минут, и я вернул справочник.
Ожидая такси, я насчитал не меньше пяти из них, три женщины в европейских платьях, двое мужчин, один из которых блондин, но не Гантер: тот был у “Красной Орхидеи”. Мае это не нравится.
Словно прыгаешь в ледяную воду; знаешь, что делать, но пока бессилен.
Мать твою, ау и раскую же я. Да нет, ничего, во всяком случае, не днем. А как насчет вечера? Господи Иисусе, тебе же… Да заткнись же, черт бы тебя побрал. Конечно, у меня были весомые основания предполагать, что пойти на такой шаг меня заставило именно ее воздействие, которое настойчиво подталкивало меня к краю обрыва. Буду могут влиять на мозг человека, на его поступки. Но невозможно было понять, что ждет меня в ближайшем будущем, в перспективе: да, вполне возможно, я находился под ее влиянием, и в то же время существовала определенная возможность, что сегодня вечером наступит заключительная стадия, моей миссии, я доберусь до цели и уничтожу ее. Но это было легче сказать, чем сделать: я знал, как претворить в жизнь то, на что я питал надежды, но удача мне никак не светила, разве что кто-то у меня за спиной поскользнется на сырой траве и потеряет равновесие.
Забудь об удаче и сконцентрируй внимание лишь на высочайших требованиях, которые предъявляет уровень твоего мастерства.
Когда такси остановилось на углу, мимо скользнула синяя “Тойота”, — которая сразу же набрала скорость. Я вернулся в клинику через боковую дверь, не встретив по пути в палату, — никого из знакомых, разве что попались две китаяночки в белых халатах и женщина, которая шла, касаясь рукой стенки, а ее поддерживал мужчина с ее сумочкой под мышкой.
Я набрал номер, который дал мне Пепперидж, но ответил мне кто-то другой;, мы обменялись паролями, и я сказал:
— Скажите ему, что у меня нет пока абсолютной уверенности, но, возможно, вокруг поставят наблюдение. Скажите ему, чтобы он держался в стороне.
— Вы хотите, чтобы мы предприняли какие-то действия? — Тихий спокойный голос, без тени удивления.
— Нет. Просто хочу, чтобы вы были на месте.
Все. Я отключился.
Теперь начинается ожидание.
— Я убила его, — сказала она.
— Понимаю.
Они ошиблись: днем дождя не было, газон, где мы сидели, потерял от жары ту яркость красок, которая бросилась нам в глаза прошлым вечером, когда мы беседовали с доктором Израэлем. Если небо так и не разразится дождем, трава к вечеру совершенно высохнет и не будет скользить под ногами.
— Мае удалось спастись, — предположила Тельма как-ее-там, не разобрал ее фамилии, — но меня на полгода определили сюда для лечения. — Женщина она не крупная и на вид не агрессивная; заметно оживилась, когда я согласился ее выслушать. Около тридцати так лет.
— Почему? — спросил я ее.
— Я же вам сказала — за то, что убила его.
Газон занимал площадь в сто двадцать квадратных футов; я измерил его шагами. В центре его размещался маленький бассейн, в котором могли купаться птицы; дно чуть скошено. Пустая ваза на бортике была неподъемна, если вы пытались сдвинуть ее с места; скорее всего, как я прикинул, она была прикручена болтами.
— Вы говорили мне, что он избивал вас семь лет.
