— Когда точно она забеременела?
Врач развела руками:
— Точно мы можем сказать, когда ребёнок уже родится.
— А в период беременности?
— Возможна ошибка в две недели. В ту и другую сторону.
— Как по документам?
Мамбетова снова заглянула в карточку:
— Январь. Но возможно и декабрь…
Вопрос о сроке беременности я уточнял не просто так.
В январе Залесских ещё не было в Крылатом. Они жили далеко от этих мест, в городе Вышегодске Ярославской области.
В предсмертном письме меня давно уже занимало одно место: «Если бы я даже и смогла перебороть себя, очиститься, постараться стать лучше, это невозможно. Все время рядом будет находиться напоминание о моем предательстве по отношению к тебе…»
Что может служить напоминанием? Само воспоминание об измене. Это вариант вполне возможный. Судя по стилю письма, Залесская мыслила довольно образно.
Второе-какая-нибудь вещь. Но от вещи всегда можно избавиться.
Остаётся третье — человек. Скорее всего — так и не родившийся ребёнок. Может быть, Залесская считала, что отцом его является не муж, не Валерий Залесский? В таком случае проясняется её просьба об аборте. Последняя возможность устранить фактор мучительного, раздвоенного существования. За две недели до рокового шага…
Но почему же тогда она не избавилась от беременности раньше, когда позволял срок?
Причин может быть много. Боязнь. Ей бы пришлось это делать впервые. Нравственные колебания. Сомнение — от Залесского или нет будущий ребёнок. Наконец, обыкновенная человеческая нерешительность. Как можно дальше оттянуть решение больного вопроса…
Рано утром следующего дня я сидел в кабинете главного зоотехника. Приходилось подлаживаться под совхозный ритм.
Так же сурово глядела на меня бурёнка из-под руки доярки.
Секретарша Мурэина, зашедшая узнать, не нужно ли мне чего, спохватилась:
— Я же говорила, чтобы сняли это. — Она приставила к стене стул, чтобы убрать плакат.
— Оставьте, не мешает, — остановил я.
— Несолидно вроде бы… — сказала она нерешительно.
— Почему же? — Я улыбнулся. — Любое рабочее место надо содержать в чистоте.
Секретарша ушла, пожав плечами.
Коломойцев был вызван на восемь часов. Ясился он в десять.
С первого взгляда этот парень, производил странное впечатление. Шляпа с небольшими, загнутыми вверх полями, и при этом-замасленная куртка, штаны с пузырями на коленях, заправленные в сапоги. Сапоги же — шевро, надраенные до блеска. Как он сохраняет их в чистоте на разбитых, грязных дорогах? Я поинтересовался.
— Я же в машине, — ответил он, несколько озадаченный моим вопросом, и сказано это было таким тоном, будто ездил он на «Чайке» по вымытой, чистой Москве.
Длинные, спутанные волосы, чуть подкрашенные.
И прямо-таки дворянские баки и усы — холёные и аккуратно подстриженные. Кисти рук тонкие, длинные, но загрубелые от баранки, чёрные от машинного масла. Во рту — погасшая трубка…
Во всем его облике, где соседствовали крайности, пожалуй, самым примечательным являлись глаза. Светло-голубые, при сильном освещении они светлели ещё больше и казались прозрачными.
Во всяком случае, шофёр совхоза «Маяк» выглядел необычно.
Я попросил его рассказать о том злополучном вечере, когда они выпивали в доме Залесских, а потом у него.
—Вы считаете, — спросил он, поглаживая, бритый подбородок, если бы мы не выпили, Аня не решилась бы на это?
— Меня интересуют подробности. Детали.
— Но я уже рассказывал…
— Повторите, пожалуйста, ещё раз.
— Знаю, — усмехнулся он, пыхнув погасшей трубкой, — ловите на деталях.
Я пропустил его замечание мимо ушей.
— Изложите, пожалуйста, последовательно, как все происходило.
— Днём встретил возле клуба Валерия. Он сказал, заходи, посидим, мол. У меня, то есть у нас, и в мыслях не было напиваться.
— Но водку принесли ведь вы.
— А как же с пустыми руками? Что, духи нести или подарок? Не день рождения, а просто так…
— Хорошо, дальше.
— Ну, сели. Аня, помню, сготовила в тот день борщ и котлеты. Незаметно выпили всю бутылку. Под хорошую еду.
— Аня пила с вами?
— Кажется, рюмочку. От силы — две. Валерий упросил.
— Но ведь она была в положении все-таки…
— Рюмку-то! Валерий твердил, что если пить вино, то ребёнок родится красивым…
— Ладно. Выпили. Маловато для настоящих мужчин…
Коломойцев улыбнулся:
— Вы сами подсказали нужную мысль.
— Нет, это ваши слова…
— Может быть, может быть. Я, честно признаться, инициативы не проявлял. В гостях же, а не у себя. Валерий хотел ещё. Аня, естественно, против. А мне каково? Я их уважаю одинаково. Оба стоящие ребята. Поддержи одного — другой обидится. Сижу, не выступаю.
— Наверное, можно было послушаться беременную женщину, как вы считаете?
— Да, виноват, смалодушничал. Должны понимать:
мужская солидарность… Короче, Валерий предложил пойти ко мне.
— Подождите, они. сильно поругались?
— Что вы! Интеллигентные люди. Она говорит, пожалуйста, мол, идите, просто ей неприятно на это смотреть.
— Понятно. Ну а Залесский?
— Неужели вы думаете, что он грубил или хамил?
Все тактично. Он выступил, что надо, мол, ещё выпить, чтобы освободиться от стресса, очистить мозги. Я, говорит, тебя понимаю, пойми и ты меня. С тем и пошли… Я считаю, что так и должно быть среди современных людей. А?
— Много вы ещё выпили?
Коломойцев болезненно поморщился. Напоминание о выпивке раздражало его.
— Понимаете, наверное, во всем виноват спирт.
— Вы хотите сказать, доза принятого спирта?
— Не-е-ет. Какой-то он был нечистый. С запахом. Может быть, в плохой посуде был. Валерий обычно держался. А тут — как обухом по голове. Отключились. Куда уж ему домой. Только травмировать Аню. И ещё плохо ему стало.
Коломойцев говорил быстро, проглатывал окончания.
К тому же шипящие он произносил с присвистом. И я иногда с трудом улавливал смысл.
— Вы говорите, что ему стало плохо? — переспросил я.
— Простите за натурализм. Рвало. Среди ночи.
— А вы как?
— Худо. На следующий день я его вылил к чёртовой матери, — сказал он таким решительным тоном, что
