не оставалось никакого сомнения: спирт был вскоре долит до капли.,
— Долго вы сидели?
— За полночь. — Он подумал. — Может быть, раньше, может быть, позже, знаете, как под этим делом.,
— Не знаю, Он усмехнулся. Пососал трубку.
— Ну да…
— Что «ну да»?
— Совсем, что ли, не потребляете?
— Нет.
— Теперь понятно, — сказал он загадочно.
— Что вам понятно?
— Вы все время выступаете насчёт выпивки…
Я улыбнулся:
— Мне кажется, вас этот вопрос задевает…
— Ничего подобного. Выпиваю, как все. Не больше других. В наше время без этого не обойтись.
— Вы так считаете?
— У людей теперь все чаще наступает стрессовое состояние. Чем его можно снять? Немного выпить… В США, например, ищут заменитель алкоголю. Проблема!
— Вы же шофёр.
Коломойцев закинул ногу на ногу:
— Ну и что? Почему-то творческим работникам это разрешается. Им это необходимо для вдохновения. А простым смертным — запрет. Они не люди…
— Уверяю вас, когда человека забирают в вытрезвитель, не смотрят, простой он гражданин или известный артист, писатель, композитор…
Коломойцев решил меня поддеть:
— А если академик, тоже забирают?
— Положение для всех общее.
— Ну да, выступайте.
— Мне кажется, мы отвлеклись. Как вы этого ,ни хотите, вернёмся к вашей выпивке. Итак, Залесский в ту ночь оставался у вас ночевать?
— Да.
— А кто ухаживал за ним, когда ему стало плохо?
— Наверное, Евдокия Дмитриевна, моя хозяйка. Я спал.
— Вы, значит, не помните, что с ним было?
— Откуда! Узнал только наутро.
— Вы спали и ничего не слышали?
— Не слышал. Проснулся только утром.
— Хорошо. Станислав, какие взаимоотношения были в семье Залесских?
— По-моему, они отлично умели жить вместе, хотя и любили друг друга…
Я посмотрел на него почти с удивлением. Откуда у молодого парня такая формулировка?
— На основании чего вы это заключаете?
— Я доверяю прежде всего своим чувствам.
— Видите ли, для протокола чувства — вещь в какой-то степени нематериальная…
— А мне кажется, это, самое главное, — сказал он твёрдо.
— Хорошо. Давайте дальше. Вы, наверное, говорили с Залесским о жизни?
— Очень много.
— К примеру, как он относится к супружеской измене?
— Вы меня извините, но это мещанские разговоры.
— Понимаете, нам все-таки придётся остановиться на данном вопросе… важном для следствия. Как он относился к этому?
— По-моему, широко, по-современному…
— Конкретнее. Говорил ли он вам о том, что подозревает жену? Его реакция на это?
— Нет, он не подозревал её. Следовательно, какая может быть реакция? Помню, её уже увезли в район, он сидел на крыльце и выступал: «Зачем она это сделала?
Главное — жизнь. Все можно понять и простить. Зачем она это сделала…» Думаю, для него превыше всего было счастье Ани. Ну, а если изменила, что ж, жизнь есть жизнь.
Валерии, как мне кажется, понимал все это и мог простить. Он, повторяю, был большой души человек. Не копался в мелочах. Не захотел быть агрономом, бросил институт, захотел увидеть свет — пошёл простым моряком на корабль, решил написать роман о целине — поехал за— тысячи километров. И уж, конечно, какая-то там измена его не перевернула бы.
— А роман он написал?
— Сказал, что собирает материал пока… А потом… До этого ли было?
Итак, Залесский тоже без пяти минут агроном. Сведение интересное. Новое. Надо бы ознакомиться с его автобиографией в отделе кадров.
— С Аней они познакомились в институте?
— Да, она училась курсом младше.
— Интересная собой?
— Хорошее, славянское лицо, что-то в ней было… Между прочим, у Ципова есть плёнка. Можете посмотреть.
— Кто такой Ципов?
— Он сейчас вместо Валерия в клубе. И ещё киномеханик. Залесский добился покупки киносъёмочного аппарата. Любительского. Полезное дело задумал — кинохронику совхоза. При нем отсняли несколько мероприятий. На одной, кажется, есть Аня…
После допроса Коломойцева я пошёл в совхозный клуб.
Там было холодно и сыро. Пахло гуашью. Я прошёл через коридор в зрительный зал. Никого. На окнах — тёмные шторы. Только одно, с поднятой гардиной, пропускало свет.
Грубо зашитый посередине экран, на стенах транспаранты.
Откуда-то доносились приглушённые звуки гитары.
— Кто здесь есть?
Внезапно колыхнулся экран, казавшийся намертво вделанным в стену, и высунулась голова с залихватским огненно-рыжим чубом:
— Мы.
— Кто мы?
— Ципов. Проходите сюда, если есть дело.
За экраном — стена, за ней — маленькая комнатка, заклеенная афишами кинокартин. Особенно здесь благоволили к Чурсиной…
Как можно разместить на таком пространстве письменный стол, диван с лоснящимися валиками, шкаф и три стула — было непонятно.
Я смотрел на веснушчатого паренька — а Ципову было отпущено столько веснушек, что хватило бы с лихвой на дюжину парней, — я мне вспомнилась песенка из мультфильма «Рыжий, рыжий, конопатый…».
— Слушаю вас, — важно произнёс завклубом. Мне едва удалось сдержать улыбку. Как это было сказано!
Я представился. Изложил цель моего прихода. Паренёк спросил:
— Где будем просматривать? Вам, конечно, лучше, чтобы экран был побольше?
— Хотелось бы…
— Тогда в зале.
Мы перешли в зрительный зал. Ципов установил небольшой любительский проектор, достал кассеты.
