— А вы припомните получше то мгновение, когда весь мир вам вдруг иным представился, как после этого на всех глядели, как никому по части данной ни одной догадки своей обмолвить не могли, как зреть стали невидимое и слышать неслышимое, как связи без числа открылись между всякой парой вещей и между событиями, как будущее, да-да, само даже будущее спокойно иногда вам поверялось. Так ли оно у всех-то было, а, Костя?!
— Убедили, Джон. Но всё-таки я не до конца понимаю насчёт «каменотёса»…
— Ага! Вот и снова вы на коне, мой друг, сердечнейше поздравляю! Здесь ведь у нас как: пропустил мгновение единое, и тогда уже до следующего поезда. Так что схватывайте, Костя, на лету, и не будет вам потерь, совсем даже без зубоскальства это сейчас объявляю. А вот о чём дальше расскажу — секрет большой, но, как раз, не потому секрет, что языком передать страшно или долг тайный к нему подвязывает. Секрет этот, Костя, для каждого непосвящённого барьер имеет, ибо суть его невероятна слишком, чтобы в неё вот так, по устной справке лишь, бездоказательно поверить. И вы сейчас же усомнитесь, как только прослушаете, обещаю вам. Но не для пользы момента этого и не красного словца ради стану говорить. Послание моё — к вашим будущим летам, сударь, — там и только там, в назначенном месте и в назначенный день, оно весьма полезную и пригодную службу вам окажет. Итак, к делу, минхерц!
Решительный тон Саввы-Джона в этот момент гротескно мало отвечал его крайнему внешнему спокойствию, а уж внутри себя этот человек был, казалось, существом настолько безмятежным и далёким от обыкновенной людской суеты, что и у каждого слушателя его вполне могла внезапно притупиться необоримая тенденция к возбуждению. Костя, в частности, никакого волнения по поводу грядущего провозвестия тогда не испытал.
— Человек, от выхода из лона материнского буквально, очень не завершённую конструкцию собой являет, — заговорил англичанин. — Всякая тварь божья, ему не в пример, изменений-то почти и вовсе не утерпит и за целую жизнь свою лишь только в длине да, может, в объёме расширится. А он, как будто насекомого зародыш — из темноты на свет червём голодным и к земле прикованным ползёт. Но только вот червяк, иль, лучше, гусеница, коль не сожрут её, всегда до бабочки произрасти сумеет и эволюцию свою к концу подведёт, а человек сам, как есть, взлететь уж нипочём не сладит и внутренность над ним довлеющую, природой вменённую, как раз подлейшего и низменного свойства, вот так вот, мигом единым, не устранит — здесь помощь великая требуется. И это, Костя, даже предкам нашим, самым, что ни на есть, древнейшим, вполне известно было, за тысячи лет ещё перед сегодняшним-то днём.
На этом месте он сделал короткую паузу, чтобы отхлебнуть из своего по-прежнему пенящегося стакана, и, видимо, хотел тут же возвратиться в лоно начатого рассказа, однако Костя опередил его намерение неожиданным вопросом:
— А почему сама природа, или, как говорят люди религиозные, Бог, не может оказать человеку эту «великую помощь» — мне вот что не совсем понятно?
Англичанин снисходительно, но, в то же время, с отеческой заботой посмотрел на Костю, и улыбнулся.
— Эх, драгоценный вы мой! Ну, разве стадо овечье, как и всякое прочее общество, не божьими руками в путях своих направляется, и разве не божественный же промысел всякий ход его печатает? А ведь, однако, где ж вам то стадо через день даже малый сыскать, если пастуха при нём назначено не будет? Вон этих волк изловит, те с обрыва свергнутся, а иные от пастбищ дольних, по слепоте и тревоге, в пустыни чахлые изойдут и сгинут там навек. Нет, Костя, не сидеть бы нам с вами вот так вот миленько и бесед претенциозных не беседовать, коли б рок такой, как вы придумали, над семенем людским влияние имел! По счастию большому, совсем даже иначе реалии устроены, и так испокон веков доселе перманентно было. Вам чувствовать, к примеру, многим глубже и шире позволили, чем вполне обыкновенным товарищам вашим. А потому совсем нетрудно вам станет вообразить, что и ещё люди найдутся, которые порядками целыми больше вашего видеть способны. Поверите ли?
— Ничего противоречащего здравому смыслу в этом пока не нахожу, — опасливо сообщил Костя и от крайнего любопытства даже напрягся.
— Так вот, молодой человек, из всего мной увиденного на этом пути я вполне утверждать смею, что и в будущее легко прозреть можно, до самых ничтожных деталей, а равно и в прошлое. Но всё это не камень, однако, не мёртвая сталь. И там и здесь перед вами скатерть живейшая, и там и здесь путей да мелких дорожек без числа. Кто видит дорожки-то эти, тот всегда поправку внести может; здесь ведь чуть-чуть лишь руслице подвинул, а ручеёк свой ток лёгкий уже и напрочь поменял, была одна вариация, а стала совсем даже перевёрнутая, или просто иная. Но до такого дела, Костя, ой как не многие сподобятся — те лишь, кто во всей зыбкости и переменчивости также и постоянное узреть готов, кто
— Простите, Джон, — перебил Костя, — вот вы только что сказали «весь рисунок», но мне не совсем понятно, что ещё в этот рисунок, кроме прошлого, будущего и настоящего, с их бесчисленными вариантами, может входить?
— О, сударь, это очень даже здорово, что вы до таких вопросов ко мне отважились, потому как рисунок оный не что-то осязательное есть, а высших уровней Эскиз, таинственный шаблон и схема развития, оптимальнейшая для людей, но, увы, отнюдь не обязательная. Её красками, скажем, или штрихами хитрыми изобразить ни у кого не получится, сразу вам говорю, ибо лежит она вне пространства нашего и по ту сторону времени.
— А люди — ну, эти самые, у которых восприятие отточено, они, стало быть, Эскизец таки «видят», хоть он ни в будущем, ни в прошлом не начертан, и во вселенной его тоже как бы нет?
— Видят, мой друг, видят. Но уж если в полной точности сознаться, то наблюдают они, скорее, за отклонениями нежелательными от Эскиза того, единственно верного, а когда срок выходит, тогда, конечно, и к делу своему незримому, но для всех нас благому и охранительному подступаются. Так-то вот, Костя. С тем и живём до сих пор.
— А что произойдёт, если они разок не доглядят?
— Ну, если по мелочишке, то ведь и задним числом всегда поправиться можно, а вот если серьёзное что упустят, да в положенный срок не опомнятся и к делу не приступят, тогда уж и конец нам здесь мучительный прийти способен. Но это всё так, дружище, — на бумаге да в теории, как говорится; а в жизни ничего подобного уже за целые тысячи лет наше племя не видело, отдельные нации разве что. Теперь-то мы с вами, по крайней мере, в опасностях не пребудем — здесь уж полная вам моя гарантия и отчёт.
Иностранец мягко улыбнулся и сделал новый глоток из стакана. Костя тоже допил своё пиво и задал новый вопрос:
— Как же называются эти люди, Джон, где живут, и по каким признакам их можно идентифицировать?
— Во временах минувших имелось у данного сообщества обилие названий, есть одно такое и сейчас, но больно уж оно для целей опознания расплывчатое, потому как с массой проходимцев самозваных и фанатиков поделено. И узурпаторы эти в своих претензиях на имя вполне даже уверены, хотя к предмету, нами обсуждаемому, и близко подойти не могут. Так, стало быть, и я, в виду загвоздки этой прискорбной, объявлять название двойственное пока пренебрегу, дабы ложного круга для поисков ваших огульно не сотворить. Для целей беседы, Костя, любое прозвище всегда условным будет… Но, впрочем, извольте: «
— Предыдущий контекст отражает неплохо. Это я по поводу Эскиза. Но вы ведь мне сегодня не только о функции свидетелей хотели рассказать, не так ли, Джон?
— Совершенно так, дружище, хотел, очень даже естественно хотел! Во-первых, вы изволили поинтересоваться насчёт каких-либо мест обитания и признаков отличительных; а, во-вторых, живая повесть моя без некоторого к вам касательства никчёмным форсом бы выглядела и даже, скорее, безумием… Однако выведу всё уж, как есть, по земному порядку.
Савва-Джон отхлебнул ещё немного воды, собрался с духом и начал:
— «Свидетели», Костя, работают там лишь, где их занятия и скрытая функция достойную почву найти способны; а произойти это может буквально повсюду — везде, где только люди селиться задумают и общества новые формировать начнут. В минувшей-то эре, конечно, акцент падал, прежде всего, на земли Востока; однако, теперь уж и западный мир давно из варварства дикого к цивилизованной жизни поднялся,
