тихо, пока идут эти разговоры. Сверстники наши кричали, играли в мяч, вертелись волчком, нянчили кукол, я же с равнодушным видом сидела на травке позади скамейки и бессовестно подслушивала.
Дело в том, что я была одержима идеей узнать побольше о своей матери.
— Тетка моя говорила, что она была необыкновенно хорошенькой. Небось, наша девочка — ее живой портрет. Так что, если бед от нее мы натерпимся, я не удивлюсь. Это все передается. Та тоже тогда явилась в дом. Тетка моя в то время у них служила. И что-то сразу не заладилось — тетка так и не узнала, в чем дело было, но, в общем, та с ребенком на руках вернулась к матери. Боже, что, говорят, началось — будто масла в огонь налили. Я слышала, ей так и не простили ни замужества, ни ухода из дома, ни ребенка. А уж бабка мисс Эллен была сродни этой Агате. За всякими юродивыми следила, чтобы у тех бьш и стол, и кров, и рубаха, а жизнь родной дочери превратила в несчастье… я уж не говорю о малютке. Так вот, мисс Фрэнсис как пришла обратно, так и умерла вскоре, и осталась наша мисс Эллен одна, да ее еще не забывают попрекать сиротством, обуза, говорят. Я ведь что имею в виду? Да то, что такая дама, как миссис Эмдон, и очаровательная девчоночка ну никак не совпадают! Но именно она взяла ее, когда мать скончалась. Впрочем, что еще оставалось? Только вот все время она напоминает девчонке о том, как много сделала для нее.
Вот так, совсем в юном возрасте, я и познакомилась с собственной биографией. Все эти сведения ужасно интересовали меня. Хотелось узнать и про отца, но никогда ни слова я о нем не слышала. Пристальнее вглядываясь в прошлое, я поняла, что никогда не была дорога кому-нибудь по-настоящему. Может быть, только кузина Агата по-своему ценила меня, но исключительно как одно из достижений своей благотворительности.
Мрачное самокопание не было свойственно мне. По понятным невеселым причинам я обладала твердой уверенностью в себе и большим жизнелюбием. Я готова была бороться за место под солнцем. Кстати, Эсмеральда по крайней мере была очень довольна, имея меня в качестве сестры. Еще бы, оставаясь одна, она сразу терялась и замыкалась. Мне почти никогда не удавалось побыть в одиночестве, Эсмеральда обязательно начинала разыскивать меня. Иметь своих, отдельных друзей ей, наверное, и в голову не приходило. Она боялась матери, она боялась темноты, она боялась вообще. А жалость и сочувствие к Эсмеральде только придавали мне уверенности в себе.
Летом мы отправлялись в загородную резиденцию кузена Уильяма Лоринга. Для семьи это было целое событие. Сбор вещей начинался задолго до отъезда, и за это время мы, составляя «планы мероприятий на лето», возбуждались необыкновенно. Путешествие начиналось в карете — от дома до вокзала, где в страшной суете мы усаживались в вагон, долго споря при этом, сесть ли спиной по ходу движения или наоборот. Все это уже само по себе было для нас приключением. Нас, конечно, неизменно сопровождала гувернантка, которая бдительно следила, чтобы мы не разваливались на плюшевых сиденьях и чтобы я не орала так громко, призывая Эсмеральду обратить внимание на мелькавшие за окнами деревеньки. Какая-то часть прислуги отправлялась в загородный особняк заблаговременно, кто-то приезжал позднее. Сама кузина Агата прибывала туда примерно через неделю, давая нам вожделенную передышку. Все благотворительные дела на лето послушно перемещались за город вслед за хозяйкой.
Загородное владение кузена было в Сассексе. Относительная близость его к Лондону позволяла Уильяму Лорингу без труда наведываться в столицу, когда того требовали неотложные дела; так что кузену удавалось совмещать свои необычайной широты функции бизнесмена и домашние обязанности на свежем деревенском воздухе.
Мы с Эсмеральдой брали уроки верховой езды, навещали бедных, помогали устраивать церковные праздники, в общем, пользовались всеми преимуществами дачников из Лондона.
В загородном поместье развлечений устраивали не меньше, чем в городе. Нас с Эсмеральдой пока еще это не касалось, однако я проявляла ко всем домашним мероприятиям недюжинный интерес. Все время я рисовала платья, наряды, костюмы гостей, представляла и себя в самых умопомрачительных туалетах, я подбивала Эсмеральду прятаться за лестницей, чтобы оттуда наблюдать за прибытием гостей, восхищенно смотреть, как они входят в роскошный зал, где их встречают величественная кузина Агата и совсем незаметный с ней рядом кузен Уильям Лоринг.
Я нещадно вытаскивала Эсмеральду из постели, почти силой загоняла ее на балюстраду, откуда сквозь перила можно было наблюдать за пестрой и шумной толпой гостей; иногда мы даже выскакивали на самый верх лестницы, да так, что стоило бы кому-нибудь глянуть туда, мы бы засияли как на ладони. Эсмеральда всегда трепетала от страха, а я подшучивала над ней, зная, что все равно в приют кузина Агата не посмеет отправить меня, ибо больше всего на свете она кичилась своим добрым сердцем. В спальне я устраивала настоящий бедлам, заставляя Эсмеральду танцевать со мной.
Пребывая за городом, я услышала о величии и значимости Каррингтонов. Даже сама кузина Агата имя это произносила с благоговением. Каррингтоны обитали в поместье Трентхэм Тауэре. Их роскошный дом — просто дворец — стоял на горе. Мистер Джо-сайя Каррингтон, сквайр, был в этих краях в своем королевстве король. Как и у кузена Уильяма Лоринга, все его деловые интересы были сосредоточены в городе, и, само собой разумеется, был у них и лондонский особняк — на Парк-Лейн, если вдаваться в подробности. Нянька Грейндж несколько раз указывала нам на него со словами: «Это городское владение Каррингтонов», причем произносилось все это полушепотом, будто перед нами были врата рая, не меньше.
Семейству этому принадлежало большинство деревенек и ферм в Сассексе. А супругой Джосайи Каррингтона была леди Эмили, что говорило о ее принадлежности к графскому роду. Амбиции кузины Агаты всегда склоняли ее к стремлению быть с Кар-рингтонами на дружеской ноге, а поскольку она была из тех, кто, только пожелав чего-нибудь, добивался этого, то так или иначе близкие отношения со знатным семейством были завязаны.
Сассекский особняк кузена Уильяма радовал поклонников георгианского стиля и отличался элегантным порталом и изысканными очертаниями.
Парадный зал располагался на первом этаже и был так просторен и величествен, что как нельзя лучше подходил для развлечений и праздников. Здесь кузина Агата, находясь «дома», то есть за городом, каждый четверг «принимала», по ее выражению, и все обеды, балы, которые она устраивала, посещались очень активно. И, конечно, она бывала просто разбита, если вдруг по каким-нибудь причинам не являлись Каррингтоны.
Кузина Агата очень благоволила к леди Эмили и ко всем ее делам проявляла живейший интерес, в то время как кузен Уильям и мистер Джосайя с большим воодушевлением говорили о сбыте, спросе и продаже.
Был в той семье и сын, Филипп Каррингтон, где-то на год старше меня и, соответственно, на два старше Эсмеральды. Кузина Агата просто помешалась на том, что он и Эсмеральда должны крепко подружиться. Помню нашу с ним первую встречу в начале лета, почти сразу после переезда за город. Эсмеральду церемонно представили ему в парадной гостиной. Меня не приглашали. После этого кузина Агата велела дочери повести Филиппа к конюшням, чтобы продемонстрировать ему ее пони. По пути я перехватила эту парочку и без разрешения присоединилась к ним.
Филипп был белобрысый, с веснушками на носу и очень светлоглазый. Роста мы с ним были примерно одного, но я для своих лет казалась довольно высокой.
Мое появление заинтересовало его, и было уже ясно, что Эсмеральду он твердо вознамерился презирать и был вне себя уже хотя бы потому, что его «поставили в пару» с девчонкой, да еще с такой невзрачной.
— Так я и думал, что вы на пони катаетесь, — пренебрежительно буркнул он.
— Да? А на чем же ты выезжаешь? — поинтересовалась я.
— На лошади, конечно.
— Нам тоже потом разрешат пересесть на лошадей, — вмешалась Эсмеральда.
Он проигнорировал ее.
— Мы и на лошадях можем ездить не хуже, — продолжала я, — от пони они ничем не отличаются.
— Да что ты понимаешь в этом?
Перебранка продолжалась до самой конюшни.
Филипп высмеял наших пони, что просто взбесило меня, потому что я была страстно привязана к своему любимцу Брауни, но надо признать все-таки, что с тех пор отношение к этому славному созданию изменилось. Филипп указал нам лошадь, на которой он ездил.
