— Да она маленькая, — поддела я его.
— Спорим, что ты и на такой не удержишься.
— Спорим, что удержусь.
Вызов был брошен. Эсмеральда задрожала, приговаривая: «Нет, Эллен, не надо», но я уже взобралась на лошадь без седла и с независимо важным видом сделала несколько кругов по выгону. Сознаюсь, было страшновато, но уступать в споре я ему не собиралась, к тому же мне надо было «отомстить» за обиду, нанесенную мальчишкой моему милому Брауни.
После меня на лошадь сел Филипп и продемонстрировал нам несколько фигур и нехитрых трюков. Воображал он ужасно. Мы с ним цапались постоянно, однако это нам обоим нравилось. А вот Эсмеральда обычно горевала, думая, что мы просто ненавидим друг друга.
— Маме это не понравится, — предупреждала она, — помни, он все-таки Каррингтон.
— Что же, а я — Келлевэй, — отвечала я, — и это ничуть не хуже, чем Каррингтон.
Филиппа в то лето сопровождал гувернер, виделись мы довольно часто. Именно тогда я впервые услышала о Ролло.
— Глупое какое-то имя, — бросила я, отчего Филипп просто побагровел от ярости.
Его брат Ролло был на десять лет старше. Филипп, которому было двенадцать, говорил о нем с гордостью. Ведь двадцатидвухлетний Ролло, студент Оксфорда, по мнению Филиппа, был велик и недосягаем.
— Жаль только, что нельзя ему сменить имя, — повторила я как-то, лишь бы досадить приятелю.
— Эх ты, невежда, да это величайшее из имен. Его носили викинги.
— Викинги — те же пираты, — съязвила я опять.
— Они властвовали над всеми морями. Все земли им покорялись. Викинг Ролло был один из их повелителей. Когда он явился во Францию, король так перепугался, что сразу отдал ему часть своих владений. Теперь это называется Нормандией. Мы сами — норманны. — Он свысока глянул на нас. — Мы явились сюда и завоевали вас.
— Ничего подобного, — завопила я, — мы тоже норманны, так ведь, Эсмеральда?
Эсмеральда не знала, что ответить. Я подтолкнула ее. Она совершенно терялась в присутствии Филиппа. Хотя все равно вряд ли мы оба приняли бы во внимание какие-нибудь ее суждения.
— Наша норманнская кровь знатнее вашей, — продолжал хвастаться Филипп, — мы были княжеского рода, а вы — простые смертные.
— Ну нет, не было этого…
Споры шли бесконечно.
— Мама будет возмущаться, если узнает, как ты ссоришься с Филиппом. Ты все время забываешь, что он Каррингтон.
Вспоминаю приезд Ролло из Оксфорда. Первый раз в жизни я увидела его верхом, они с Филиппом ехали по тропе. У Ролло была лошадь белой масти, и когда он проехал мимо, я сказала Эсмеральде, что ему явно не хватало шлема с рожками, тогда уж сходство с викингом было бы безупречным. Говорить с ним мы не говорили. Филипп небрежно поприветствовал нас, всем своим видом давая понять, что на каких-то девчонок он не собирается тратить время, имея такого потрясающего спутника. Сам Ролло едва ли нас заметил.
Безусловно, старший сын Каррингтонов получил приглашение от кузины Агаты. Суета в нашем доме поднялась неописуемая. Кузина просто в лепешку перед ним разбилась. Нянька Грейндж сказала потом, что разве только самого Господа Бога так приняли бы, но Мадам уже вонзила в него зубищи, чтобы придержать для Эсмеральды. «Он ведь унаследует все их миллионы, скорее всего, — говорила она, — а вот юному мистеру Филиппу достанутся лишь крохи».
Возвратившись в Лондон, я еще несколько раз сталкивалась с Ролло. Как-то во время его каникул у нас был прием. Каррингтоны прибыли с сыном. Мне так всегда нравились торжественные приемы и балы, когда улицу запруживали экипажи, направлявшиеся к нашему подъезду, украшенному красно-белым шатром- навесом, чтобы оградить гостей от непогоды. Любопытные выстраивались вдоль улицы и наблюдали за прибытием приглашенных избранников. За всем этим я обожала наблюдать из окон детской.
То были славные дни. Каждое утро я встречала с восторгом. Прислуга всегда много обсуждала хозяйских гостей, особенно Каррингтонов. Иногда кузина Агата и кузен Уильям Лоринг отправлялись в особняк на Парк-Лейн. Провожая их, мы отчаянно жалели, что прием не у нас.
Как я уже упоминала, немалую часть своей жизни я проводила на служебной половине и при любой возможности старалась забиться в какой-нибудь угол на кухне, чтобы послушать разговоры слуг. При Эсмеральде они всегда были начеку, а вот моего присутствия подчас просто не замечали, возможно, потому что знали, какая меня ждет судьба: не подняться мне высоко, полагали они.
Как-то я услышала: «Эта мисс Эллен ни то ни се. Небось когда подрастет, отдадут ее в гувернантки. А по мне так уж лучше горничной. Твердо знаешь свое место и обязанности». Мысль эта всерьез меня не встревожила. Я пребывала в уверенности, что в свое время я сумею позаботиться о себе. А в те дни мое неопределенное положение в домашней иерархии давало мне великолепную возможность «сидеть на двух стульях». Слуги особенно не стеснялись меня в разговорах. Я очень быстро усвоила, что Сама и Сам — прозвища кузины Агаты и кузена Уильяма, что Сама — скупа, придирчиво изучает каждую неделю продуктовые счета, представляемые главным поваром, да еще и сурово допытывается до всех кулинарных подробностей; что Сам не смеет даже пикнуть в присутствии хозяйки. Сама увлечена тонкостями светской жизни — вон как за этими Каррингтонами увивается. Просто бесстыдство! А у тех-то достаток, да в доме порядок, ей-богу, и в особняке на Парк-Лейн, и в Сассексе, а вот повар слышал краем уха, что Сама вынудила своего супруга обзавестись владениями в Сассексе только потому, что Каррингтоны в тех краях обитают. Для Самой главное — вверх, любой ценой.
Оказавшись свидетельницей бесконечных намеков и недомолвок (смысл которых, как думали слуги, я еще мала понять), я узнала, что Сама лелеет мечту породниться с этими знаменитыми Каррингтонами, а уж способ, который она избрала для этого, учитывая наличие у них сыновей, а у нее дочери, был прост как хлеб с маслом.
Я изумилась тому, что кто-то мог всерьез воспринимать брак Эсмеральды с Филиппом или с тем умопомрачительным всадником на белой лошади. Неудержимый смех вызывала одна только мысль о том, что я расскажу об этом Эсмеральде. Но пугать ее этим до бесчувствия не стоило. Она и так-то с трудом управляла своими эмоциями.
Жить было интересно и в детских и учебных комнатах, и в гостиных, где я внимательно следила за кузиной Агатой, постоянно напоминавшей о моем зависимом положении, интересно было и в служебных помещениях, на кухне, где я впитывала «секретную» информацию, которую щедро раздавали слуги, особенно потеряв бдительность и отяжелев после плотного обеда из куриной запеканки, например, и напитка из бузины или одуванчиков.
Таинственность моего происхождения даже нравилась мне. А уж одна мысль о том, что я могла бы иметь в качестве матушки какую-нибудь кузину Агату, внушала отвращение. Эсмеральде я об этом прямо говорила, особенно если случалось быть в плохом настроении. Возможно, кузен Уильям Лоринг мог быть и неплохим отцом, но его покорность и преданность супруге удручали меня.
Проходила осень, наступала зима. Трещали в каминах дрова, в парке лопались колючие шарики каштанов, являлся булочник изо дня в день, грохотали на улицах экипажи. Медленно ползущие эти коляски, сидящие в них чужие люди всегда будоражили мое воображение, и я выкладывала Эсмеральде очередную историю, которую она слушала разинув рот, а потом обязательно спрашивала:
— А откуда ты знаешь, кто там сидит, куда и зачем едет? Я в ответ прищуривалась и присвистывала.
— Немало есть материй на этом свете, Эсмеральда Лоринг, которые недоступны тебе, — торжественно заявляла я.
Она вздрагивала и с благоговением смотрела мне в лицо (что было ужасно приятно). Часто я выдавала ей чьи-нибудь цитаты, неоднократно при этом скрывая истинного автора этих высказываний. А она верила, что это мои собственные мысли. Память у нее была гораздо хуже моей. Жалко, что она была столь никчемной и несуразной. От этого мое самомнение непомерно разрасталось. С этим, правда, всеми возможными способами пыталась справиться кузина Агата. Я же, хоть и знала из обрывков разговоров и слухов, по манерам хозяйки, что в доме обо мне невысокого мнения, старалась не унывать, ведь мне так
