Интеллигенция на пепелище родной страны

Мы не приспособлены для того типа жизни, в который человечество вошло в конце ХХ века и собирается жить в ХХI… Наше неумение отойти от края пропасти фатально… У нас агрессивный, непредсказуемый, шатающийся, чудовищно озлобленный народ… Мы невероятно много пьем'. Приговор вынесен. Но в последнем слове осужденного я бы отказал судье Аннинскому в праве столь назойливо употреблять местоимение мы. Сам он с гордостью сообщает: 'один мой дед — эсер, другой — еврейский лавочник, дети которого побежали из местечка в столицу строить Советскую власть'. Для меня загадка, почему еврейские интеллигенты с таким энтузиазмом взяли на себя миссию обличать врожденные пороки русского народа.

'Оптимистическая' демпресса, изрыгавщая хулу на 'люмпенов', взяла за свое философское основание книгу Ницше 'Антихристианин'. Но когда оптимизм перестройки угас, духовный пафос демократов стал связан с книгой Исход — второй частью Пятикнижия Моисея. Ветхозаветная метафора оказалась приложенной к реформе в целом. Она выражает конфликт тех, кто желает вернуться 'в мировую цивилизацию', с нашей уродливой цивилизацией ('Египтом'), и 'египтянами' — массами 'совков'.

Об этом и говорит раввин, чьи потрясающие слова приведены в эпиграфе: разрушение СССР было религиозно освящено как разрушение 'Египта'. 'Новые русские', которые собираются, в случае неудачи Реформации, совершить Исход — порвать с живыми и мертвыми 'египтянами', обобрать их, пройти через пустыню к обетованной земле 'рыночной экономики', — обязаны вспомнить, как совершался весь этот проект и что осталось при этом от Египта. Каждый человек, принимающий метафору Исхода, делает личный и необратимый выбор. Или он коренным образом отвергает Исход как способ разрешения российского кризиса и старается направить развитие событий по иному пути — или он соглашается, хотя бы и пассивно, следовать за новым Моисеем, но уже зная наперед, что он оставляет за спиной реки, обратившиеся в кровь, и пепелище.

И каждый, тянущийся прочь из нашего 'Египта', должен решить для себя: или он заберет свою квашню и уйдет прочь от гибнущей Родины — или он останется с нею, хоронить ее первенцев и засевать уничтоженные саранчой поля.

Постулат третий: Революция призвана построить в России правовое государство

Принцип 'разрешено все, что не запрещено законом' должен пониматься буквально.

А.Д.Сахаров ('Иного не дано')

Перед архитекторами перестройки стояла трудная задача: как вовлечь в разрушение собственного дома 300 миллионов человек, которые в массе своей хотят жить, а не бороться. Эту задачу они выполнили — уже в 1989 г. на всех выборах люди страстные, с горящими глазами (а часто и с явными маниакальными чертами) имели преимущество перед людьми уравновешенными и рассудительными. Законная власть была передана в руки людей с разрушительным мышлением.

Каким же образом убеждают людей в том, что 'так жить нельзя'? Не обращением к повседневной реальности, а растравляя обиды и трещины в сознании. И не для того, чтобы выложить на стол эти обиды, верно их взвесить и найти способ их исцелить или искупить. Нет, эти обиды преувеличиваются до фантастических размеров, путем искажений, подтасовок и прямого обмана в души наливается яд — чтобы раны раскрылись, а противоречия взорвались конфликтами. Затем ослепленного этим ядом человека 'возвращают' в нынешнюю действительность и натравливают на те структуры, которые требуется разрушить, как на виновника жгущих его обид. Раздуй как следует дело с пактом Риббентропа-Молотова, и уже имеешь моральное право нарушить все нормы, захватить союзную собственность, выкинуть останки Черняховского и превратить в быдло треть населения — вся демократия тебя поддержит. Еще бы — обида, нанесенная Молотовым, требует отмщения.

Что может служить надежным признаком того, что идеолог, вытаскивающий на свет старые обиды, стремится не к восстановлению справедливости, а к разжиганию новой, сегодняшней вражды? Прежде всего, манипулирование понятием право и бесправие, произвол и жертва. Именно в таком конфронтационном контексте и был внедрен в общественное сознание миф о том, что революция имеет целью построение правового государства — в противовес нашему бесправному прошлому.17

Абсурдность этого лозунга просто вопиюща, и он мог приниматься под аплодисменты только в момент общенародного умопомрачения. Говорилось о переходе к правовому государству — и одновременно провозглашалась революция, то есть разрушались все структуры государственности, которые только и могут охранить какое бы то ни было право. Ведь в момент революции о праве и речи быть не может — все решает революционная целесообразность.18 Весь исторический опыт говорит о том, что путь к правовому обществу может лежать лишь через реформы, а революционеры на долгое время просто лишены возможности апеллировать к праву, так как являются заложниками собственных разрушительных действий.

Это прекрасно видно на примере конфликта с Чечней уже в ноябре 1991 г. Демократы не могли взывать к праву и идее сохранения единого государства сразу же после того, как приложили столько сил к развалу Союза. Если эстонцам помогали выйти из 'общего дома', да еще таким неправовым способом, подмяв 40 процентов населения и не рассчитавшись с долгами, то какие могут быть у демократов претензии к чеченцам? Ведь это означало бы открытое признание расистского характера новой идеологии, а такого признания делать не хотелось. Если вся атака на советскую государственность велась под лозунгом борьбы против 'империи' и 'тоталитарного режима', то чего могли стоить грозные указы Ельцина?19 Попробуйте сегодня, когда улеглась радость от крушения 'советской империи', взглянуть с правовой точки зрения на всю акцию по ликвидации СССР. Ведь там были нарушены все писанные законы, нормы морали и уважения к воле целых народов, не говоря уже о 76 процентах 'индивидов'.

Наконец, все шесть лет демократы разрушали тот принцип, в котором заключается сама сущность любого государства — право и обязанность власти (и только власти!) применять насилие. Теперь для наших политиков Маркс перестал быть авторитетом, а других книг они не читали. Возьмем противника Маркса, крупнейшего исследователя государства М.Вебера. Вот его определение: 'Современное государство есть организованный по типу учреждения союз господства, который добился успеха в монополизации легитимного физического насилия как средства господства и с этой целью объединил вещественные средства предприятия в руках своих руководителей'. Другими словами, физическое насилие государства, осуществляемое через учреждения (а не по произволу функционеров) является законным. Государство, чтобы быть таковым, должно охранять свою монополию на насилие и допускать распоряжение оружием ('вещественными средствами') лишь высшими руководителями.

Значит ли это, что Вебер и другие здравомыслящие люди радуются государственному насилию? Нисколько. Эти люди знают, что там, где государство отказывается от этой своей тяжелой обязанности, право на насилие захватывают другие силы. И это бывает несравненно страшнее. Если власти хоть на короткий срок выпускают монополию на использование этого ужасного средства, вернуть ее становится очень трудно — из государства вынимается главный его корень.

Но ведь идеологическим лейтмотивом всей перестройки с самого начала было снятие легитимности, законности насилия как средства государственной власти. Именно на это была направлена весьма примитивная на первый взгляд антисталинская кампания, кампания против правоохранительных органов, а затем и против армии. А под этой дымовой завесой лишили государство