писцов и чиновников, продвигал по службе… Вот и сейчас они сидели, как встарь, в привычном месте, но каждый миг приближал их к расставанию.
Амат неожиданно для себя наклонилась и положила руку ему на плечо. Вилсин поднял голову и вяло улыбнулся.
– Зато все кончено, – произнес он. – Все уже кончено.
В последнее время он часто твердил это, словно заклинание. Видимо, все же знал: до конца еще далеко. Он взял Амат за руку и неожиданно поцеловал. Усы царапнули нежную от купания кожу. Амат мягко высвободилась. Вилсин залился румянцем. Боги, да он покраснел! Амат разом захотелось заплакать, вскочить и уйти, заорать на него так, чтобы плитка полопалась: «И ты еще пытаешься меня разжалобить? После всего, что натворил?!»
– Вилсин-тя, – сказала она вслух. – Расписание торговых рейсов.
– Да-да, – отозвался он. – Расписание. Надо его обсудить.
И они принялись разбирать будничные вопросы. Небольшой пожар на одном из ткацких складов грозил недостачей в три тысячи футов пряжи, и к отправке корабля в Бакту они уже не успеют. Можно было задержать отплытие, тем более, что причины позволяли, но ненадолго – сезон подходил к концу. А тут обнаружилась новая напасть: в одном из складов особо стойкая плесень сгубила два рулона шелка, и нужно было с ней разобраться, прежде чем использовать помещение вторично.
Амат описала варианты, изложила свои мысли, ответила на вопросы Вилсина и выслушала его решения. В общей части бань мужской голос затянул песню, которую подхватили два других, менее стройных. Теплый ветерок, залетавший сквозь кедровые ставни, вызывал рябь на воде. Амат с болезненной дотошностью отмечала каждую мелочь – румянец на бледной коже Марчата, трещинку на краю лакового подноса, горьковатый привкус передержанного чая. «Как белка, – подумала она, – что собирает запасы на зиму».
– Амат, – окликнул Вилсин, когда она, покончив с делами, собралась уходить. Его тон насторожил ее, и она снова опустилась в воду. – Я давно хотел… Мы с тобой уже столько лет работаем вместе, что и упомнить страшно. Ты всегда… была образцовым распорядителем. Но вместе с тем мы оставались друзьями. Я всегда держал тебя на самом лучшем счету. Ох, снова не то говорю. На лучшем счету?.. Боги! Все не то…
Он поднял из воды руки – кончики пальцев сморщились, как изюмины – и изобразил нечто расплывчатое. Его лицо было напряженным и розовым от смущения. Амат недоуменно нахмурилась, и тут на нее стремительно, как тошнота, накатило понимание. Он хочет признаться в любви!
Амат уронила голову, закрыв лоб ладонью и боясь поднять глаза. Ее тихо трясло от странного смеха – смеси веселья и ужаса. Чего только она не насмотрелась, с каким только злом не столкнулась, через что ни прошла – а это застало ее врасплох. Марчат Вилсин решил, что влюблен в нее. Вот почему он пошел против Ошая. Вот почему она до сих пор жива. Какая нелепость!
– Прости, – произнес он. – Зря я начал… Забудь. Я не… только послушай: мямлю, как школьник у доски. Дело вот в чем, Амат. Я не хотел в это влезать. Последние дни ты от меня как-то отстранилась, и я боюсь, что мы с тобой… что мы потеряем нечто, что нас связывает… Нечто…
С этим надо было кончать.
– Вилсин-тя, – произнесла Амат и заставила себя официально изобразить уважение к вышестоящему. – Я думаю, не стоит так торопиться. Раны… слишком свежи. Может быть, отложим этот разговор на потом?
Марчат ответил позой согласия, в которой читалось не меньшее, чем у нее, облегчение. Она дала понять, что уходит, он жестом попрощался с ней. Амат поднялась и, не оборачиваясь, вышла. В раздевалке она надела платье, умылась и постояла у края гранитного бассейна, вцепившись пальцами в бортик, пока не успокоилась. Затем, медленно выдохнув, собралась с мыслями, взяла трость и уверенно вышла на улицу, словно мир был цельным и правильным, а ее путь по нему – легок и прям.
Она побрела в Дом, благо нога почти не беспокоила. Раздала приказы, какие оставалось раздать, сделала все приготовления, обговоренные с Вилсином. Лиат, слава богам, не было. У Амат и без того выдался день не из легких, чтобы взваливать на себя ученицыны горести. И, конечно, оставалось еще решить, брать ли девушку с собой в новую жизнь, простившись со старой.
Сделав последнюю запись в конторской книге, Амат почистила тряпицей перо, положила бумагу поверх полустертого бруска туши и отправилась на юг, к морю, но не в сторону своего жилища. Она шла мимо прилавков и кораблей, минуя водовозов, огнедержцев и торговцев маринованной свининой с тмином и имбирем. Добравшись до широкого перекрестка Нантани, она задержалась перед бронзовым колоссом – статуей последнего императора, устремившей взгляд в море. Его лицо было спокойно и, как ей показалось, удручено. В свое время Сиан Сё наблюдал падение Империи, был свидетелем разрушительной войны между верховными советниками за власть над поэтами и андатами. «Как, должно быть, печально, – подумала Амат, – стольким обладать и ничего не сберечь». Впервые в жизни этот привычный образ человека, умершего восемь поколений назад, вызвал у нее нечто большее, нежели благоговение или любопытство. Она подошла к основанию статуи и положила ладонь на раскаленную солнцем, почти нестерпимо горячую бронзу ноги. Когда она отвернулась, ее печали не убыло, но на сердце стало легче. Некое чувство сродства с тем, кто когда-то, подобно ей, старался спасти свой мир, придало Амат бодрости. Она двинулась навстречу реке, приближаясь к худшей части города. Ее города.
Искомая чайная, похоже, знавала лучшие времена – ставни облупились, штукатурка стен несла наспех заделанные следы ударов, – но стояла крепко, и несмотря на неприглядный вид, запустением в ней не пахло.
Из окна высунулся некий тип с синими глазами и рыжей шевелюрой западника, и притворился, что смотрит в сторону. Амат приподняла бровь и вошла через синюю дверь в полумрак заведения. Ее с порога обдало смесью запахов жареной баранины, западного пива и дешевого табака. Пол из камня был гладок и чисто выметен, а немногочисленные посетители не обратили на нее особого внимания. Собаки под столами зашевелились было, но тут же отползли назад. Амат огляделась по сторонам, стараясь всем своим видом излучать уверенность и нетерпение. Спустя некоторое время к ней, вытирая руки о платье, подошла темноволосая девушка и изобразила приветствие. Амат ответила сообразно.
– У нас есть свободные столики, – начала девушка. – Или желаете снять комнату? У нас хороший вид на реку, и…
– Я пришла ради человека по имени Ториш Вайт, – прервала Амат. – Мне сказали, что он будет ждать здесь.
Девушка без заминки согнулась в позе понимания и провела ее коротким коридором к открытой двери. Амат благодарственно сложила руки и переступила порог.
Ториш Вайт оказался здоровяком с густыми медового цвета волосами и грубым шрамом на подбородке. Он даже не поднялся, когда она вошла – только окинул пытливым, слегка насмешливым взглядом. Амат приняла позу готовности к переговорам.
– Нет, – произнес громила на языке Запада. – Если хочешь со мной говорить, говори словами.
Амат опустила руки и села. Ториш Вайт откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки. Нож у него на поясе был с ее предплечье. У Амат перехватило дыхание от страха. Тот, кто сидел напротив, был силен, жесток и склонен к насилию. Что ж, за этим она сюда и пришла.
– Я слышала, у вас можно нанять людей, – начала Амат.
– Верно, – согласился он.
– Мне нужна дюжина.
– Для чего?
– Этого я пока не скажу.
– Тогда до свидания.
– Я могу заплатить…
– Мне плевать, что вы можете. Люди мои, и я не пошлю их, пока не узнаю, куда и на что. Не скажете – разговор окончен.
Он отвернулся, уже теряя к ней интерес. Амат тряхнула головой, отгоняя досаду. «Сейчас надо думать, а не кипятиться». Перед ней сидел такой же делец, даром что торговал насилием. Выбалтывать тайны клиента ему невыгодно – репутация пострадает.
