запомнил на долгие годы и нередко пел про себя или насвистывал:
По дороге шёл в нашу сторону человек. Я давно его заметил. Когда он приблизился, я увидел, что это худощавый, бледнолицый парень с блестящими карими глазами. Он поздоровался с нами и остановился, облокотясь о телегу. Я подумал, он смотрит, чем мы заняты. Но потом заметил, что он слушает мамину песню. Глядит куда-то мимо нас, через всю степь, то хмурится, то улыбается, то качает головой и еле приметно шевелит губами — повторяет про себя слова песни. Едва только мама умолкла, он торопливо вынул из нагрудного кармана блокнот, стал что-то быстро записывать. «Наверно, какой-нибудь учитель», — решил я.
Он направился к меже, на которой сидели мама и Эмине.
— Апа,[6] какую вы песню пели? — спросил он.
Мама озадаченно поглядела на записную книжку, которую он всё ещё сжимал в руках, и с улыбкой спросила:
— А сам ты кто будешь, добрый человек? Не Тукай ли?
— Что вы! Тукай был великий поэт! А я всего-навсего студент, земляк Тукая и ученик.
Мама засмеялась.
— И так вижу, что ты земляк Тукая, братишка, — сказала она. — Тукай и нам всем земляк. Сама я родом из Ямаширмы, а от нас до Сосны, где родился Тукай, недалеко. В нашей деревне все знают стихи Тукая. И сама я люблю его песни. И сынок мой, слава богу, хоть и живёт вдалеке от родной стороны, читает его книги. Я научила…
— Где вы живёте? Наверно, и песня из тех мест?
— Я живу в Ессентуках. Но песня не оттуда. Эту песню я в Донбассе услышала.
Парень смущённо спросил у мамы, не может ли она повторить слова песни.
— Отчего же, повторю, — сказала мама.
Парень записал песню, поблагодарил её и быстро зашагал по дороге. Обернувшись, помахал нам рукой. Лицо его выражало такой восторг, будто он нашёл по дороге клад, а не обыкновенную песню. Вскоре джигит свернул с дороги и исчез среди зарослей, где пели перепёлки.
— Появился и исчез, как пророк Ильяс, — смеясь, сказала мама. — Даже имя своё назвать забыл.
— Что же ты не спросила? — упрекнул я её.
— Если бы хотел, и сам назвался бы, — ответила мама. — Говорит, что земляком Тукаю доводится. Может, и стихи умеет слагать, как Тукай, а только из скромности себя поэтом назвать не решился?..
Много лет спустя мне привелось убедиться, что мама тогда не ошиблась. Сердцем почувствовала, что на пути нам повстречался настоящий поэт. Мама узнала его, увидев во второй раз в 1938 году. Он со сцены Татарского драматического театра читал стихи. Это происходило в Казани. Если вам интересно, о том, как это случилось, я расскажу попозже…
Хозяин дома, низенький шустрый старичок, в честь нашего приезда барашка зарезал. А вечером набился полный дом гостей. Чтобы повидаться с нами, пришли близкие и дальние родственники.
В доме у Галимджана, оказывается, гостила девочка из Казани. На каникулы приехала. Красивая. Лицо у неё нежное, розоватое. А глазищи большие, чёрные-пречёрные. И волосы, волнистые, густые, под стать глазам — тёмные. Галимджан сказал, что она учится в пятом классе. Значит, года на два моложе меня. Рахилёй зовут.
Я её разглядывал украдкой. Может, я этого и не делал бы вовсе, но некуда было глаза деть: за столом, вокруг которого сидели гости, мы оказались друг против дружки. Лучше бы мы сидели подальше друг от друга! Я взглянул на неё, а в этот миг она тоже на меня смотрела. Я мгновенно отвёл взгляд. Шумно дуя в чашку и обжигаясь, торопливо допил свой чай и убежал во двор.
Однажды я заметил, что Рахиля взяла вёдра и направилась к роднику по воду. Я пошёл за ней. Она меня не видела. Но мне почему-то было приятно идти следом за ней. Мне казалось, если сейчас из кустов на неё нападут разбойники, я один разгоню всех. Если сейчас с дерева на неё прыгнет рысь, я поймаю её на лету и задушу. В эту минуту мне даже хотелось, чтобы всё это произошло. Потом она намочила бы свой платочек в ключевой воде и прикладывала бы к моим ранам… Размечтавшись, я не заметил, как она набрала воды и пошла обратно. Неожиданно увидев Рахилю перед собой, я сделал вид, что не заметил её и вообще оказался здесь случайно…
Второй раз я увидел Рахилю на берегу Ушны среди продрогших и плачущих девчонок. Оказывается, мальчишки выследили, где девочки купаются, и спрятали их платья. А сами сидят в кустах и давятся от смеха. В другое время, может, и я присоединился бы к ним и нахохотался вдоволь. Но я заметил Рахилю. Она тёрла кулаками заплаканные глаза и застенчиво пряталась от меня за камни.
Я отобрал у мальчишек платья и небрежно швырнул девчонкам.
С нашим приездом в Апакай между Галимджаном и Рахилёй, которые всегда были дружны, произошла размолвка. Разлад произошёл из-за пустяка. Из-за старой корзины, сплетённой из ивовых прутьев. Пока Галимджан её не заметил, она спокойно лежала у забора за поленницей дров. Но у них во дворе не было ничего такого, что рано или поздно не попадалось бы ему на глаза. Заметив корзину, он решил, что она — самое подходящее место, где можно хранить всякие свои вещички и взрывчатку, которую мы привезли. Но тут, откуда ни возьмись, появилась Рахиля и тоже вцепилась в корзину.
— Не отдам! — кричит. — Она мне самой нужна! Я в ней буду больных гусят выхаживать! Не отдам!
Помню, в день нашего приезда я видел во дворе двух серо-жёлтых гусят. Они возились в земле около завалинки. Оказывается, им на лапки наступила корова. Они не могли ходить. Рахиля сжалилась над ними. Она сажала их в корзину и носила на речку поплавать.
Я подошёл к Галимджану, пытавшемуся вырвать из её рук корзину, и сказал небрежно:
— Ладно уж, уступи ей. И вообще, с девчонками лучше не связываться. Они чуть что — бегут взрослым жаловаться.
Галимджан послушался моего совета. Но через день всё-таки не удержался и стащил корзину. Впрочем, никто не знал, кто её стащил. Корзина исчезла, и всё. Рахиля догадывалась, куда она могла деться, но помалкивала. Только недружелюбно поглядывала в нашу сторону. Знала, что подобру не заполучить обратно свою корзину. Следить за нами вздумала. Очень уж её, видать, заинтересовало, зачем нам эта старая корзина понадобилась. Мы в сад играть идём — и она в сад: травку для телёночка рвёт. Мы на речку купаться — и она на речку. Вроде своими делами озабочена, а сама с нас глаз не спускает.
А мы-то не дураки, знаем, что она ищет. Тоже делаем вид, что не замечаем её. Купаемся, валяемся на горячем песке, боремся. Рахиля первая теряет терпение. Какое может быть терпение у девчонок? Никакого у них нет терпения. Швырнёт она в нашу сторону камнем и… бежать домой, только пятки мелькают.
В полдень мы идём домой обедать. Едва мы на порог, Рахиля пристаёт к Галимджану:
— Открой мне ваш секрет! Что вы от меня скрываете? Думаете, я ничего не вижу? Скажи, что вы собираетесь делать?
Но Галимджан будто в рот воды набрал. Это раньше — что она ни попросит, он сразу же делал. А теперь Галимджан зарядку по утрам делает, он стойкий. К тому же он зол на Рахилю: из-за неё наши заряды лежат без дела. А покажи ей — тотчас взрослые узнают.
Рахиля видит, что Галимджана упрашивать бесполезно, стала ко мне приставать, а я и не слушаю её. Если выдам ей тайну, мальчишки со мной знаться перестанут. И так начали было меня называть «девчачьим пастухом» за то, что в прошлый раз на речке за продрогших девчат заступился.
Рахиля надулась, что мы не желаем с ней знаться, и вышла в другую комнату. Обиделась. Не понимает, что у ребят могут быть такие дела, о которых девчонкам лучше не знать. И так она знает не меньше любого мальчишки. На земле нет, наверно, ничего такого, чего бы она не умела. Особенно любит хитрые загадки загадывать и задачки решать. Я как-то рассердился и хотел посрамить хвастунью,
