если даже внешне заботится о себе, то, по сути, заботится не только о себе…
— Я понимаю, — помолчав, кивнул Перец. — Но неужели ты можешь оставаться рядом с тем, кто тебя изнасиловал, да еще так цинично?
— Сначала я изнасиловала тебя. Может быть, не так грубо, ибо женщина… Теперь Тузик — меня… Таков Порядок… В жизни всегда кто-то кого-то насилует, даже если по взаимному согласию, — горько усмехнулась она.
— Неправда! Все это неправда! — повысил голос Перец.
— Тише, пусик, тише, — приложила палец к его губам Алевтина. Палец пах табаком и коньяком. — Обида спадет, и поймешь, что это самая наиправдивейшая правда и ничего, кроме правды…
— А любовь?!
— Любо-овь? — иронично протянула она. — Так любовь и есть насилие: или над предметом-объектом любви, или над собой, а то и все сразу… Любовь — это самое страшное для того, кто против насилия…
— Ты ли это говоришь?! Аленушка! Ты же умеешь любить!
Алевтину, как током, ударило, этой его «Аленушкой». Она, похоже, побледнела, но в темноте этого было незаметно…
— Умею… — ответила она. — Потому, что я не против…
— Не понимаю, — вздохнул Перец. — Ничего не понимаю… Мне казалось…
— Что только поманишь меня пальчиком… — усмехнулась Алевтина. — А не понимаешь, потому что всегда был сам по себе, никогда не был частью Порядка, служителем Порядка, передаточным механизмом Порядка, а если случайно и попадал в этот механизм, то никак не мог найти своего места…
«Не мог», — мысленно согласился Перец.
— Но я же был директором! — возразил он вслух.
— Да, как оказалось — при временном отсутствии какого бы то ни было порядка, в промежутке между старым и новым… Странно, что даже я этого не поняла… И мне было хорошо с тобой… Хотя я не могу без Порядка… Мне иногда кажется, что я и есть Порядок — настолько он вошел в меня… Звучит как-то сексуально… — хихикнула она. — И вдруг ты… Полное отсутствие Порядка… Ты был прекрасен, как отдых после тяжкого труда…
— Но я же создавал свой порядок — разумный, логичный, понятный, плодотворный, чтобы жить, как любить — с наслаждением! — воскликнул Перец.
— Нет, пусик, — вздохнула Алевтина. — Твой порядок — всего лишь несбыточная мечта о Порядке… Настоящий порядок не должен быть разумным, логичным, понятным — тогда каждый будет считать себя знатоком Порядка и станет пытаться усовершенствовать его… А для Порядка нет ничего страшнее усовершенствований. Он либо есть — единый и незыблемый, либо его нет…
— Но кому он нужен, такой порядок?! — воскликнул Перец сиплым шепотом.
— Порядок не должен быть кому-то нужен. Порядок первичен, а все остальное и остальные — для него и во имя него… Порядок — это то, что из хаоса смертных индивидуальностей создает бессмертного себя…
— Чушь какая-то!.. — фыркнул Перец. — Нормальная, не вполне трезвая женщина не может нести такую чушь. Тебя кто-то когда-то загипнотизировал… Ну, ладно, время вышло! Ты идешь со мной? — протянул он к Алевтине руку. — Не важно куда, лишь бы со мной?
— В шалаш?.. на край света?.. Под забор?.. Нет, пусик, ты был очень мил, но Порядок вернулся… Прощай, и не поминай лихом… Береги себя.
— Ты береги себя, — вздохнул Перец, вспомнив, что он не сумел ее уберечь.
— Теперь меня убережет Порядок, — твердо заверила Алевтина. — При смене, на сломе всякое случается… Но теперь, когда я подписала протокол, он пришел окончательно…
— Спасибо тебе за доброту и за любовь, Аленушка!.. Скоро ты узнаешь, где найти меня… Захочешь — приходи… До свидания.
Он качнулся к ней, но остановился. Только дотронулся до руки и повернулся уходить.
— Постой! — остановила его Алевтина и по-матерински, прижав к груди, поцеловала в лоб. — Иди, мой непутевый…
Глава 7
Молчун спал беспокойно и что-то бормотал во сне. Не так, как когда-то в бреду — тогда он кричал и все рвался куда-то. А сейчас тихо постанывал и бормотал: не то — мама, не то — Нава.
Один пластик принял форму лежанки — на ней и лежал спящий Молчун, другой Нава превратила в кресло, где и сидела рядом с Молчуном.
Неподалеку тихо плескалось озеро. Не Город, а просто озеро, чистое и красивое. Без прибрежных топей и камыша. Светлая слезинка Матери-Природы…
Нава улыбнулась, вспомнив, как радовался Молчун, когда она привела его сюда. Вдруг заулыбался, задышал всей грудью, встал на колени, набрал полные горсти песка и, хихикал, пуская его между пальцев.
— Ведь несъедобный, Нава? — радуясь чему-то, вопрошал он, — Не соль, не сахар?..
— Несъедобный, — подтвердила она, — Великое Разрыхление почему-то его не коснулось, хотя полоса боев уже ушла далеко отсюда.
— Мать-Природа бережет себя, — сказал Молчун, вдруг строго посмотрев на нее, а потом снова рассмеялся: — Да и что, право, разрыхлять песок? Он и так рыхлый. — И вдруг опять серьезно: — Ты тут хозяйка, Нава… Ну, одна из хозяек… Мой тебе совет: убереги это озеро. Просто так, для красоты… Не все в мире должно быть съедобно… Будешь приходить сюда, отдыхать душой… Может, и меня вдруг вспомнишь… среди своих великих дел… Хотя, что тебе вспоминать меня, козла грязного, — усмехнулся он криво.
— Что с тобой, Молчун? — удивилась Нава. — Никогда столько не говорил! Я даже и понять тебя сразу не могу.
— А сразу и не надо. Ты, главное, запомни, что я сказал, потом поймешь, когда бороться перестанешь…
— А я еще и не начинала, — заметила Нава.
— Начнешь, — пообещал Молчун, посмотрев на нее внимательно. — И потом, Кандид меня зовут! Я тебе уже говорил — Кандид!..
— Говорить-то говорил, — улыбнулась Нава, так смешно он сердился. Ей был смешон сам факт, что он — мужчина, сердится на нее — подругу. — Только пока мы шли, ты и слова не проронил. Я и подумала, что ты снова Молчун.
Он миролюбиво усмехнулся.
— Мое имя не зависит от того, молчу я или говорю, как и твое, Нава… А, в общем, называй хоть горшком, только в печку не суй! — сказал он что-то совсем несуразное, и Нава рассмеялась.
— Зачем же мне называть тебя горшком?! И что такое печка?
— Это поговорка такая, — объяснил Молчун-Кандид, который вдруг стал говоруном, — в моей… деревне.
— На Белых Скалах? — живо поинтересовалась Нава.
Он внимательно посмотрел на нее и ответил:
— Гораздо дальше Белых Скал… А горшком… Ну, иносказательно хотя бы… У нас… в деревне когда-то называли женщину «сосудом греха», только я с этим никогда не был согласен. Та, что дарит жизнь, не может быть сосудом греха… Ну, а твои подруги, похоже, считают мужчину горшком с дерьмом… Это ваше личное дело… Не мне судить, хотя я и с этим не согласен… А печка? Это такое приспособление для приготовления пищи. В ней горит огонь. Пища варится, жарится, печется и становится съедобной.
— Фу! Гадость какая! — брезгливо взвизгнула Нава. — Как вы такую гадость можете называть пищей? В ней же не остается ничего живого. Мертвечиной питаться опасно! Да и бесполезно!
— Так уж устроен наш организм, — пожал плечами Молчун-Кандид.
— Нет, вы его так мучаете, — покачала головой Нава, — организм ваш устроен нормально, если наша
