— Тогда мы встретимся в Аттане, — улыбнулся Ханис. — Ты будешь гостем в Доме Солнца.
— Почему бы тебе самому не проводить его в Аттан! — в сердцах воскликнул Эртхиа.
Ханис виновато посмотрел в глаза Акамие.
— Не могу, поверь.
— Верю.
— Пусть Солнце освещает твой путь и ослепит погоню.
— Пусть Судьба бережет тебя.
Ночь, вступавшая в царский дворец, несла тревогу и страх одним его обитателям, тайную надежду и ожидание торжества — другим.
Эрдани, скорбно разведя руками, признал, что царь едва ли доживет до утра. Болезнь, столь же необъяснимая, сколь и очевидная, в десять дней превратила могучего мужа в расцвете лет в изможденного, равнодушного ко всему умирающего, слепо глядевшего в потолок затемненной комнаты. Сначала он еще мог пить, но желудок извергал любую, даже самую легкую пищу. Потом жажду повелителя пытались утолить, смачивая его губы водой и разведенным вином. Ни одно лекарство не улучшило его состояния.
— Судьба… — определил Эрдани. — Это болезнь, которую я не смогу вылечить.
В эту ночь царь должен был умереть и знал об этом. Он велел — голос больного можно было расслышать, только наклонив ухо к самым его губам, — чтобы к нему позвали его сыновей.
Лакхаараа, Эртхаана и Шаутара незамедлительно явились в опочивальню повелителя. Они по очереди опускались на колени у ложа отца и касались губами его пугающе холодной и сухой руки. Казалось, царь не замечает их прикосновений. Но после Шаутары шел черед отсутствующего Эртхиа. Царь беспокойно зашевелил пальцами. Из груди вырвался тяжелый хрип.
Лекарь склонился к его лицу. Повернувшись к царевичам, он повторил то, что с мукой выговаривали губы царя:
— Акамие!
Эртхаана, сузив глаза, полоснул братьев ледяным взглядом. Лицо Шаутары выражало лишь изумление. Но тревожный блеск, мелькнувший из-под опущенных век скрытного Лакхаараа, насторожил Эртхаану. Насторожил, но не обеспокоил. Царь не дождется Акамие. Лакхаараа, что бы он ни задумал, останется ни с чем. Акамие уже никто не увидит живым. Кроме него, Эртхааны.
Некоторое беспокойство вызывало отсутствие Эртхиа. Царапины на локтях и бедре, замеченные внимательным Эртхааной во время братской пирушки в бане, выдали младшего царевича. Но мальчишку не стоило принимать всерьез. Лазутчик легко справится с ним. И, если смерть не замедлит, еще до рассвета Эртхаана достигнет желаемого. И долго платить, и не расплатиться невольнику за то, что достался Эртхаане только после отца и младшего брата. И в этом тоже наслаждение, острее и желаннее прочих.
Минуты текли и утекали, но главный евнух, посланный за Акамие, все не возвращался. Царь, лежавший так неподвижно, будто уже умер — даже дыхание было незаметно, — вдруг забеспокоился. Пальцы его зашевилились, потянулись к чему-то, губы кривились. Лекарь снова наклонился к нему, старался успокоить.
— За ним послали…
Но царь хрипел, качая головой из стороны в сторону. Эрдани прислушался и, пожав плечами, передал его слова:
— Пусть все уходят. Пусть приведут Акамие.
Судьба была немилостива к главному евнуху в ту ночь.
В покоях Акамие евнух его не нашел. Только черный раб, приставленный к Акамие для услуг, бормотал что-то, высунувшись в окно. Вытянув плетью вдоль спины, евнух отпихнул его и сам наклонился из окна. Там не было ни шевеления, ни звука.
Обернувшись к рабу, хныкавшему, скорчившись на полу, евнух чередовал удары плетью с одним- единственным вопросом, пока не добился внятного ответа:
— Он ушел с младшим царевичем…
— В Башню Заточения! — взвыл евнух, хватаясь за голову. И ринулся прочь из комнаты.
За окном, удаляясь, прошелестел ветерок.
Дождавшись, когда и он стихнет, и не замеченный черным рабом, скулившим на полу, из комнаты скользнул некто, окутанный как бы сгустком тени, струившимся в такт стремительному и плавному движению.
Из троих, торопившихся к Башне Заточения, евнух успел первым. Из троих он единственный спасал свою жизнь. И несказанно обрадовался, заметив закутанную в покрывало фигуру, спускавшуюся по лестнице. Фонарь стражника слабо светился на верхней площадке.
Со всех ног кинувшись к черному покрывалу, евнух ловко ухватил того, кто скрывался под ним, за руку и потащил за собой.
Раздался удивленный и гневный возглас, руку попытались освободить, но евнух, не обращая внимания, свирепо отчитывал своего пленника:
— Змеиное отродье! Ума ты лишился, шакалий сын, что среди ночи бегаешь к любовнику! Ну ничего, если сегодня тебя не прирежут, то уж завтра точно снимут шкуру!
Царевна Атхафанама под покрывалом прикусила язык. Если ее с кем-то перепутали, то не в ее интересах устранять недоразумение… до поры до времени. Кожу с нее не снимут, но накажут примерно. Атхафанама решила молчать и ждать удобного момента, чтобы избавиться от евнуха и потихоньку вернуться к себе. Евнух же продолжал изливать свой гнев, больно дергая ее за локоть.
Царевна, непривычная к такому обхождению, быстро теряла терпение. Она уже подумывала, не укусить ли евнуха, как вдруг пальцы его разжались и выпустили ее руку, а сам он грузно повалился на землю лицом вперед.
Атхафанама не успела ни оглядеться, ни толком испугаться: огромная ладонь накрыла половину ее лица, прижав к губам шершавую ткань покрывала. Сильные руки стиснули ее тело и подняли в воздух. Оказавшись на твердом, будто каменном, плече, Атхафанама изо всех сил замолотила коленями в грудь похитителя. Шарф, завязанный поверх покрывала, не давал ей кричать, руки были прижаты к телу железной рукой неизвестного. Она рвалась и извивалась, как могла, но силы быстро оставляли ее: ей не хватало воздуха, а противник был так могуч, что, казалось, не замечал ее попыток освободиться.
Обессилев, она повисла на его плече, глотая злые слезы. Она не испугалась, но горше горького было думать о том, что похищение разлучит ее не только с матушкой и отцом, родным домом и счастливой судьбой, но с любимым, с мужем, с Ханисом. А он, узник, не сможет прийти ей на помощь и едва ли даже узнает о постигшей ее участи…
Атхафанама зарычала и с новой силой забилась в железных руках похитителя. И полетела вниз, ударилась бедром о землю и едва не задохнулась — край туго завязанного шарфа врезался в шею, не давая ей выпасть из покрывала.
Дэнеш поспешил на помощь: его длинный нож, пригвоздив похитителя к деревянным воротам конюшни, зацепил и покрывало. Сильно дернув, Дэнеш разорвал его до края и подхватил бесчувственное тело на руки. На неслышный зов серебряного свистка ответил глухой топот копыт. Закинув добычу на спину коня, Дэнеш прыгнул в седло и умчался в темноту.
— Что это за шум? — встревожился Акамие.
Прислушавшись к возне за воротами конюшни, Эртхиа оглянулся на Веселого. Умница золотистый конь повел ушами и переступил маленькими копытами. И без тревоги ткнулся мягкими бархатными губами в руку Эртхиа, не выпрашивая лакомство, но как бы подразумевая, что хозяин еще не все дал, что собирался.
Пожав плечами, Эртхиа успокоил брата:
— Это не сюда, — усмехнулся и зачерпнул из мешочка пригоршню финиковой муки.
Белый Шан ревниво подтолкнул Акамие головой в плечо. Акамие почесал его пальцем под налобником и протянул руку к мешочку.
