Дэнеш понимал, что проделать с ним все это не удастся и всесильному повелителю Хайра. Но мысль даже об одной из этих казней заставила невольно содрогнуться молодое сильное тело лазутчика.
— Госпожа, дай же мне сказать… — попытался он умерить гнев девушки.
Но та, окончательно придя в себя, вспомнила все и, обливаясь слезами, упала на ложе.
— Скажи своему господину, что царевна Атхафанама скорее умрет, чем примет ласки своего похитителя! — и безутешно зарыдала, закрыв руками лицо.
— Выслушай меня, достойная госпожа… — умолял ее Дэнеш. — Мой господин — твой брат, царевич Лакхаараа.
Атхафанама отвела пальцы от лица, забыв о слезах.
— Что ты сказал?
Дэнеш уже придумал историю, способную оправдать его в глазах царевны и не наносившую урона чести и безопасности его господина.
— Тебя похитили неизвестные. Разве ты не помнишь?
— Да, я помню, — нахмурив брови, осторожно подтвердила царевна. — Я в самом деле не знаю, кто это сделал.
Пока еще ни один из них ни словом не обмолвился о том, где ее похитили. Что ж, это было на руку обоим.
— Я ехал во дворец по приказанию моего господина, царевича Лакхаараа…
— Моего брата, — вставила Атхафанама, кивая головой.
— Да, и на темной улице недалеко от дворца встретил троих верхом. Лица их были скрыты платками, а один из них удерживал на спине своего коня закутанную в покрывало девушку. Она вырывалась и кричала.
— Да? — искренне удивилась Атхафанама. — Я этого не помню.
— Конечно, госпожа, ведь ты была вне себя и очень напугана. Но подумай, если бы ты не кричала и не вырывалась, как бы я догадался прийти к тебе на помощь?
Хорошенько подумав, Атхафанама согласилась и с этим.
— Значит, ты отбил меня у похитителей? Сколько же их пало в этом бою?
— О нет, госпожа, они оказались трусами и позорно удрали, а ты упала на землю и, должно быть, сильно ударилась?
— О да… — признала Атхафанама, потирая бедро.
— Я подобрал тебя и доставил в дом моего господина, не зная, кто ты такая. А теперь я поспешу сообщить ему, как велика милость Судьбы к дому его отца.
— Да, — с облегчением одобрила царевна. — Поспеши, потому что нигде я не чувствую себя так спокойно, как в доме моего отца.
Занавешенные темной тканью окна, слабый огонек масляного светильника в углу, душный запах болезни. Трудное дыхание измученного тела, бессильно утопающего в подушках огромного ложа.
Акамие оставил покрывало у порога. В комнате были только они вдвоем: царь и его наложник, как многие и многие ночи прежде.
Акамие не видел повелителя с тех пор, как во дворце Аттана царь заново преподал забывшемуся рабу науку знать свое место.
Медленно подходя к ложу, Акамие пристально вглядывался в лежащего.
Это не мог быть царь.
Не было ни грозной красоты, ни великой силы в распростертом теле, ни суровости, ни жестокости в застывшем лице. Только мука.
И ожидание.
Просунув пальцы под холодную ладонь, Акамие понял, кого ждал повелитель. Слабые, исхудалые пальцы царя неловко шевельнулись в попытке нежности.
— Это ты, мой мальчик?
Акамие угадал эти слова в судороге, искривившей рот царя. И накрыл его ладонь второй рукой.
— Это я.
— Как жаль, что я не вижу тебя…
Акамие читал слова царя по губам, по неприметной дрожи ресниц, по слабым движениям пальцев. Он один мог так понимать повелителя, потому что дважды был одной плотью с ним.
— Распахни завесы, пусть будет светло. Может быть, хоть тень твою смогу увидеть…
— Ночь, — прошептал Акамие, прижимаясь губами к виску царя.
— Ночь… уже ничего не успеть. Я так много должен тебе, мой мальчик.
Акамие свел брови: к чему теперь об этом? Судьба исполнится уже сейчас. Им обоим не дожить до утра. Он снова поцеловал висок, а потом — холодные пальцы повелителя.
Где-то, наверное в сердце, еще сохранились остатки силы. Пальцы царя стиснули руку Акамие. И сразу разжались. Акамие испуганно вгляделся: нет, еще нет, грудь еще поднималась, и едва шевелились губы.
— Я любил тебя, мой мальчик.
Высвободив руку, Акамие впился в нее зубами.
Сердце рвалось — в груди жгло огнем.
Медленно отступая, Акамие не сводил глаз с царя: только бы еще один вдох, только бы не опоздать…
Не глядя, он подобрал покрывало. И — кинулся прочь.
— Стой! Куда? — взвизгнул евнух, когда Акамие змеей скользнул под его вытянутыми — схватить! — руками. Тяжело топая, он ринулся в погоню. Акамие, обернувшись, набросил ему на голову покрывало.
— Ловите! Хватайте! — вопил евнух, наступая на конец покрывала, попавший как раз ему под ноги. Судорожно выбросив вперед руки, он не нашел опоры и обрушился на скользкие мозаичные плитки, проехал вбок и, ударившись головой о стену, затих.
Сзади в коридор плеснул свет: откинули плотную завесу, отделяющую ночную половину от других помещений дворца. Чей-то силуэт зачернел в проеме — и устремился внутрь.
— Где ты, брат? — раздался отчаянный крик.
— Эртхиа!
А он уже был рядом.
— Куда?
Акамие схватил его за руку и пустился бежать к выходу в закрытую часть сада, принадлежащую к ночной половине. Он, в отличие от Эртхиа, прекрасно ориентировался в лабиринтах этой части дворца.
Сзади доносились растерянные и гневные крики: братья не смели нарушить священную границу.
За поворотом беглецов встретили стражники с обнаженными мечами. Их было трое. Один высоко поднял в руке витой аттанский фонарь.
Эртхиа, выбросив вперед руку, свирепо гаркнул:
— С дороги! Именем царя!
Узнав царевича, опешившая стража расступилась, опуская мечи. Эртхиа бросился между ними, увлекая за собой Акамие. Дальше Эртхиа бежал впереди, следуя указаниям брата. Не встретив больше препятствий, они добрались до решетчатой двери. Эртхиа отпустил руку брата и замешкался в темноте.
Акамие толкнул решетку — она не поддалась.
— Заперта… — упавшим голосом сообщил он и, не в силах поверить в неудачу, налег на дверь плечом.
— На себя! — подсказал Эртхиа, шаря ладонями за ковром, завешивавшим стену справа от двери.
— Никак! — в отчаянии простонал Акамие, опускаясь на колени перед решеткой.
— Уже ничего не успеть… Судьба моя, я сам отрекся от тебя!
