— Не это ли твое сокровище?
— Оно! — возликовал Эртхиа. — Хвала Судьбе, что ты так внимателен. Это ключ для подтягивания струн, старик подарил мне его на прощанье и обещал, что дарна, к которой он подойдет, и есть та, лучше которой не бывает. Как бы я искал ее, если бы не ты?
Дэнеш пожал плечами. Или царские дети навсегда остаются детьми? Или нет сейчас иной заботы, чем беспокоиться о натягивании струн да играть в прятки?
Но у Акамие, похоже, при упоминании о старике пропала охота к играм. Он выбежал первым, решительной походкой пересек двор, прижимая к груди сандаловый ларец. Лицо его по-прежнему было скрыто, но теперь не узнать его было невозможно. Семенивший следом невольник так ходить не умел. Акамие отдал ларец брату, сейчас же бережно устроившему его в переметной суме, а сам ловко уселся в седло. Дэнеш подошел и подержал стремя, помогая его слуге. Наконец тронулись.
Дэнеш привел их в просторную пещеру в стороне от дороги и объяснил, что прятаться не надо, можно разжечь костер и обсушиться, потому что пещера эта лазутчикам Эртхааны известна. Разразившийся ливень, правда, уничтожил все следы и промыл воздух, но остается еще внутреннее чутье, словом, если они захотят сюда наведаться просто на всякий случай, то темнота беглецов не укроет. Он же, Дэнеш, будет настороже, сядет ближе всех к выходу и спиной к костру. Следующим будет Эртхиа, а за ним, по другую сторону костра, — Айели и Акамие, оба в покрывалах. Таким образом, появляется возможность, что Акамие уцелеет.
С этими словами Дэнеш вынул из-под нависавшего камня пару вязанок хвороста и ногой подвинул их к Эртхиа. Акамие сказал:
— Я могу позаботиться о лошадях, — и Эртхиа удостоверил, что действительно может. Дэнеш испытующе поглядел на них обоих, кивнул и пошел к выходу — наблюдать за окрестностями. Айели помогал разбирать поклажу и доставать свертки и сосуды с едой и питьем.
Темнота сгустилась, гроза продолжала бушевать снаружи. Молнии вспыхивали белым огнем, и с ними вспыхивала водяная завеса у входа в пещеру. Следом оглушительные раскаты обрушивались с высоты и бились о склоны, от одного к другому. Айели зажмуривался и зажимал ладонями уши, но никто не видел этого. Акамие замирал и тут же виновато улыбался, но улыбка выходила неживая. Однако он продолжал говорить как ни в чем не бывало. Беглецы уже покончили с ужином и по очереди рассказывали о том, что произошло с каждым из них.
— …И эти слова его внушают мне тревогу и беспокойство, — говорил Акамие. — Он решил, что торжество его будет полным, когда он лишит меня всякой надежды не только на защиту от его посягательств, но и на то, что за его преступлением последует возмездие. Он, видно, из тех людей, которым власть, хоть бы и самого низкого сорта, дает наслаждение превыше всех других. Думаю, он давно вынашивал свои чудовищные замыслы, и не хочу считать, что одна моя непреклонность может стать причиной гибели Лакхаараа. Но ускорить ее…
— Так вот зачем ему понадобились те двое! Он либо убьет повелителя их руками, либо воспользуется ими для страховки. Ну, тогда мы можем не опасаться их возвращения.
И Дэнеш сел ближе к костру.
— Неужели ашананшеди могут совершить подобное, отклониться от своего направления, нарушить верность повелителю Хайра? — возмутился Эртхиа.
— Не называй их ашананшеди. Они недостойны носить это имя, и мой первейший долг — убить их, как только настигну. Отличительный признак ашананшеди — не ловкость и неуловимость, не способность беспрепятственно проникнуть в самые скрытые и неприступные места или неотвратимость гибели, которую они несут на острие своего клинка. Только верность делает ашананшеди тем, что он есть. Ничто иное.
Акамие искоса бросил на Дэнеша недоуменный взгляд. Тот невозмутимо ответил его сомнению:
— Если бы кто-то убил меня тогда, я признал бы его правоту. Несмотря даже на то, что господин Лакхаараа — мой молочный брат и я связан с ним особой клятвой. Я совершил преступление, когда выкрал тебя для моего господина, и ты видел, к чему это едва не привело.
Эртхиа, услыхав такие речи, прикусил палец от удивления. И горестный вздох раздался из-под покрывала, в котором скрывался Айели.
— Значит, нам необходимо со всей поспешностью направиться в Аз-Захру и там обвинить Эртхаану, — решил Эртхиа. — И это сделаешь ты, Акамие, а мы с Дэнешем будем свидетелями, поскольку Айели не может этого сделать — как невольник, тебе принадлежащий.
— Нет, Айели принадлежит не мне. Правда, что отец передал мне его, и Лакхаараа этого не оспаривал, но записи об этом сделано не было, и нет свидетелей. Айели по прежнему принадлежит нашему брату и повелителю. Только слабость Лакхаараа в его силе, и он умеет наносить раны, но еще не научился их исцелять. Его вина стоит между ним и теми, кто ему дорог. Мы возьмем Айели с собой, когда пойдем во дворец. Его судьба сплетена с моей, поэтому нам предпочтительнее не разлучаться, пока Судьба сама не развяжет этот узел.
— Я понимаю побуждения Эртхааны, — кривя губы, признал Эртхиа. — Но почему Лакхаараа вздумал сослать тебя так далеко и тем способствовал осуществлению его замыслов?
— Не иначе, он боялся повторения истории Тахина ан-Аравана.
— А что с ним случилось? Вот и ты, — Эртхиа повернулся к Дэнешу, — вчера упомянул его имя.
Акамие тоже повернулся к Дэнешу. Тот кивнул.
— Значит, ты не слышал о Тахине ан-Араване, которого сожгли в его замке? — переспросил Акамие.
— Нет, не слышал. Давно это случилось?
— Давно, и после смерти имя его было предано забвению, и запретили упоминать о нем.
— Отчего?
— Ну же, Эртхиа, за что сжигают огнем? Разве есть другое преступление, которое каралось бы так же?
Эртхиа приподнял брови и понимающе покивал.
— А как же ты знаешь о нем? У ашананшеди я не спрашиваю…
— Я провел немало времени, разворачивая свитки. Когда узнал, что Айели увлекается игрой на дарне, стал искать сочинения, посвященные этому инструменту. Я увидел, что на многих имя автора соскоблено. То же самое я видел и раньше на некоторых свитках со стихами — скажу тебе, что стихи были превосходные. Однажды мне попался свиток из очень старых, подписанный именем, которого я раньше не встречал. Это было рассуждение о преимуществах дарны перед другими инструментами, сопровождаемое стихотворными комментариями. Я тебе скажу, Эртхиа! Я спросил учителя Дадуни, чей это труд и почему, упражняясь в риторике, мы не использовали произведения этого автора как образец. Учитель смутился, сказал, что этот свиток сохранился по недосмотру, и отнял его у меня. Но ты знаешь учителя, он неспособен отказать, если просить его настойчиво, а главное — если просить знаний. Он рассказал. Тахин ан-Араван был прекраснейшим поэтом. Он знал многие песни и различные способы их исполнения, красиво писал и обладал разносторонним красноречием, владея изрядной долей и в искусстве спора. В его устах обычные слова становились известными пословицами и изречениями. А слава его как воина достигала небес. Но судьба его была печальна, а имя покрыто позором. Вот Лакхаараа и опасался, чтобы я не навлек такого же поношения на наш род.
— Отчего бы? — изумился Эртхиа. — Ты теперь свободен, твоя судьба совершенно переменилась, и тебе нет нужды…
— Эртхиа! — устало прервал его Акамие. — Я прошу тебя…
Эртхиа посмотрел на него и задумался.
— Айели уже спит, — ласково сказал Акамие. — Давайте сядем ближе к костру и я расскажу о том, как мне в руки попали записки самого Тахина ан-Аравана и что я узнал из них.
Эртхиа обрадовался.
— Удивительно, но я совершенно не хочу спать. Если Дэнеш не возражает, я охотно послушаю эту историю. Ты ведь прекрасный рассказчик, не хуже учителя Дадуни.
— Я не возражаю, — ответил Дэнеш. — Если это подлинные записки Тахина ан-Аравана, мне хотелось бы услышать об этом. Мы знаем его как изобретателя некоторых приемов для парных мечей,
