Араб прекратил читать.
– В древние времена твоему господину было предсказано, что его не убьет ни живой, ни мертвый, не так ли?.. Взгляни, смуглокожий, что это?
– Череп, – сказал араб. – Только маленький какой-то…
– Череп – он мертвый, не так ли?
– Мертвый.
– Прохладная ночь, вы не находите? – спросил череп, улыбаясь в обе челюсти.
Миронег, державший череп в ладони, замахнулся и бросил его точно в голову древнего идола. Лопнула старая истончившаяся кость, и острые желтые обломки усыпали свернувшуюся на алтаре кровь.
Миронег должен был почувствовать, как иссякает колдовская сила, идущая от идола, но произошло иное. В голове хранильника вспыхнула боль, настолько жестокая, что Миронег невольно опустился на колени перед алтарем, сжав голову руками.
– Предсказание не сбылось! – торжествующе закричал араб. – Мой господин будет править всей Землей!
Но крик, исторгнутый пересохшей глоткой араба, в следующее мгновение стал не победным кличем, но воплем ужаса.
Один из костяных обломков словно ожил, распространяя вокруг себя туманное фиолетовое свечение. Распрямились призрачные крылья, и взору изумленного Миронега предстал покрытый блестящей, словно стальной чешуей дракон. Таких он видел только на фарфоровых чашах из Срединной Империи, так любимых ханом Кончаком.
Дракон рос и темнел, все больше обретая телесность. Раскрылась громадная пасть, усаженная клыками, и с узкого змеиного языка сорвался в направлении идола поток огня.
Но пламя было бессильно против камня. Идол на мгновение побагровел, словно впитывая жар, и остался таким же – неумолимо оживающим.
Дракон как-то по-человечески обиженно вздохнул и пропал.
– Мой господин будет править всей Землей! – повторил Аль-Хазред.
В стране вечного лета, где на возвышенности растет огромный ясень, а на нем висит обезображенный бог, предпочитавший, чтобы его называли Мучеником, наступило время перемен.
Бог с рыжей копной волос и огромным молотом в веснушчатой лапище примеривался к цепям, сковывавшим ноги и тело Мученика. Несколько сильных ударов, и Мученик кулем упал на окровавленную траву, распугав кормившихся на ней многочисленных насекомых.
Мученик открыл единственный глаз, оглядел сгрудившихся вокруг богов и сказал ясным голосом, словно не было вечности страданий:
– Мне открылась вся мудрость, и я стал совершенен! И открою вам частицу познанного, ибо сейчас это важно. Боги ошибаются, иначе мир станет скучен!
– Значит, – спросила побледневшая богиня Фрейя, та самая, которую Миронег называл Хозяйкой, – человек в том далеком южном городе не сможет победить народившееся зло?
– Боги не могут предсказывать, – ухмыльнулся Мученик, – но могут надеяться… и помогать своим любимцам!
Миронег понял, что проиграл, но сдаться не захотел.
Не смог.
Последние годы он только и делал, что боролся за независимость, не желая подчиняться ни князю, ни богу. Оттого ушел от Игоря Святославича, оттого не задержался у куманов Кончака, оттого посмел дразнить Хозяйку.
И склониться перед тварью, у которой не было ни имени, ни тела, Миронег просто не мог.
Хранильник взялся за рукоять меча, хорошо понимая, что так не победить. Странно, но умирать он собирался как воин, хотя и говорил все время, причем вполне искренне, что он не создан для битвы.
Хотел умереть как мужчина.
Гордо.
Меч легко вышел из ножен, рукоять легла в руку, как невеста в объятия жениха.
– Нет! – вскинулся араб с безумными глазами. – Нет!
– Почему? – осведомился Миронег.
Затем с его губ сорвалось несколько слов, причудливых, как время или любовь.
Любовь убивает, так говорил недавно Миронег священнику Кириллу. И слово тоже обладает силой смерти.
Возможно, против оживающего зла знания хранильника слабы, но Абдул Аль-Хазред был только рабом Неведомого бога. Он не успел даже броситься на возникшего из ниоткуда врага, слово остановило его, как каменная стена, и иссушило, как летнее солнце пруд. Араб захрипел, вздрогнул и рассыпался мириадами песчинок, став тем, кем он должен был быть уже несколько лет, – грязным облаком песка и пепла.
– Прах есть и в прах возвращаешься, – проговорил Кирилл.
– Не все так просто, – заметил Миронег и шагнул к идолу, занеся меч над головой.
И окаменел.
Паломник, стоявший на коленях у стены святилища, увидел, как Миронег взмахнул мечом.
Но он направлял удар не на каменного идола.
На его месте, огромный и величественный, возвышался Тот, кого не принято называть по имени. Темный, широкоплечий, с яркими светящимися зелеными глазами, зрачки которых, по образу змеиных – символично! – были не кругами, но щелями.
Лезвие меча было короче когтя на самом маленьком пальце на лапе чудовища. И хранильник, такой мудрый и уверенный в себе, стал вдруг жалким и смешным, как впавший в истерику самоубийца.
И паломник уверовал.
Он, приехавший в Тмутаракань за платом Богородицы, посвятивший жизнь служению Господу, с момента взросления искал силу, к которой не страшно было прикоснуться, получить защиту. Кто мог быть сильнее Господа? Паломник не мог ответить на этот вопрос и стал христианином. Его соотечественники говорили иначе, утверждая, что есть иная сила, не слабее божественной. Но если так, отчего же тогда лукавому не строили храмов?
Теперь он знал ответ на этот вопрос. Где мастер, способный воздвигнуть здание такому величию? Где умелец, осмелившийся бездушный камень превратить в статую, хоть как-то отражающую реальное могущество и власть?
Даже здесь, в убогом святилище, лишенном потолка, где покровом было только ночное низкое небо, затянутое облаками, противник Господа подавлял. Как назвать его? Левиафан, чудовище из бездны? Люцифер, звездой промелькнувший по утреннему небу? Или просто – Зверь, чье число сочтено, но не познано, ибо ум человеческий не может понять абстракцию, оттого среди математиков столько безумцев…
Сила и власть Господа и его противника равны, но Бог ушел из этого мира, оставив его на милость врага своего. При равной силе Люцифер был ближе, а значит, сильнее – ему и служить, ему и поклоняться!
Служить, следовательно, и помогать.
Оглянись Миронег, он бы узнал паломника. Им был тот самый болгарин Богумил, спасенный хранильником несколько ночей назад от объятий чересчур назойливой служанки-суккуба. Но Миронег не оглядывался; опасность была перед лицом, зачем смотреть в другую сторону?
Не смотрел назад и священник Кирилл. Он не понимал, отчего перестал двигаться Миронег. Испугался? Полно, способен ли языческий служитель на человеческие чувства? Околдован? Он, наделенный такой страшной колдовской силой, что от единого его слова люди рассыпаются в прах?
Так Кирилл и думал, когда сильный удар по затылку лишил его чувств.
Миронег оказался перед невидимым, но прочным препятствием, не пропускавшим к постаменту, где высился окровавленный идол. Более того, незримая стена не пускала и обратно, не позволяя шевельнуть ни рукой, ни ногой.
