Джинн Абдулла, давно в нетерпении подскакивавший на ковре, спикировал к преподавательскому помосту так стремительно, что Поклепу, чтобы его не сбило с ног, пришлось ухватиться за Тарараха.
– по памяти начал Абдулла, торопливо извлекая из своего халата свиток.
Пол задрожал. У младшекурсников, не успевших поставить блоки, пошла носом кровь. Атланты на лестнице стали зажимать уши, забыв о необходимости держать своды. Школа пошатнулась.
– Стоп-стоп-стоп! Хватит! Скажем джинну Абдулле большое человеческое спасибо! Аплодисменты, друзья! Скорее! – закричала Великая Зуби.
Зал начал поспешно рукоплескать, заглушая джинна. Страшный гул мало-помалу стих.
Абдулла оскорбленно повернулся к академику:
– Но вы же обещали!
– Э-э-э… Дорогой Абдулла, как бы правильнее выразиться… Я ожидал, что ода будет более понятной и менее смертоносной. Ну, что-нибудь в духе:
– Но моя «Ода» в тысячу раз лучше!.. – заспорил Абдулла.
– Она смертельно опасна, дорогой Абдулла! Это чистейшая черная магия, которую даже стражи мрака не рискуют использовать!.. По техническим причинам «Ода на окончание Тибидохса» откладывается до момента конца света! – решительно отрезал академик.
– Кстати, у меня хорошая идея! Абдулла,
почему бы тебе не написать приветственную оду Магфорду, ее декану и самой доброй тете? Должно же у нас быть секретное оружие? В конце концов не одни булыжники оружие пролетариата! – подмигнув Абдулле, предложил Тарарах.
– Не сомневайся! Я так и поступлю. И горе тому, кто помешает мне ее прочитать! – мрачно сказал Абдулла и, демонстративно повернувшись к академику спиной, покинул собрание.
Соловей О. Разбойник попытался что-то сказать, но гомон в зале стоял такой, что его не услышали. На просьбу немного помолчать никто не реагировал. Тогда, покачав головой, тренер свистнул в два пальца. Первые четыре ряда повалились как кегли. Тишина сразу стала гробовой.
– Короткое объявление! Завтра в 9 утра все пятикурсники, летящие в Магфорд, должны быть на драконбольном поле! Никому не опаздывать. Всем тепло одеться. Лететь будем на большой высоте. Если вопросов нет, всем счастливого выпускного!
– Вопросов-то нет! Принесите кто-нибудь мой слуховой аппарат и новый барабан для перепонок! – трогая свои уши, проворчал Ягун.
– А теперь совместный подарок ученикам Тибидохса от преподавателей и не только от них! Ну, где вы там? Начали! – весело крикнул Тарарах и, замахав руками, подал кому-то знак.
На Лестнице Атлантов показалось около полусотни домовых с музыкальными инструментами. Учитывая несоответствие размеров, гитару несли четверо домовых, саксофон – шестеро, а здоровенный барабан – около десятка. Все домовые пыхтели и все были преисполнены ответственности. Помогая друг другу и охая, они спускались по огромным ступеням, каждая из которых была выше их роста. Учитывая, что им приходилось еще нести инструменты, зрелище было печальное. Тане с ее развитым зрительным воображением немедленно захотелось снять рекламный ролик, в котором десять младенцев второго года жизни стаскивают по лестнице концертный рояль.
В какой-то момент барабан выскользнул и покатился вниз. Домовые, спасаясь, с писком бросились в разные стороны, потеряв свои музыкальные инструменты.
– Это что, черная комедия для садистов? – поинтересовалась Гробыня. – Тогда почему мы смотрим ее стоя? Требую себе место в первом ряду! Гуня, кресло!
Тарарах бросился было к домовым на помощь, но его опередила Медузия. Она щелкнула пальцами, и мгновение спустя оркестр стоял уже на одном из столов в центре зала, настраивая инструменты. Особенно забавен был маленький домовенок с бас-гитарой, который суетился, подпрыгивал и жалобно искал глазами, куда ему воткнуть электрическую вилку.
– Сейчас будут танцы! – сказал он.
Предчувствуя, что танцы будут парными, Ягун высматривал в толпе Катю Лоткову.
– Пригласи я кого-нибудь другого, меня не поймут. Почему-то многим трудно поверить с первого раза, что я патологически верное и преданное существо! – пояснил он Тане.
– Я в это верю, – улыбнулась Таня.
– Правда? Хм. Польщен. А кого ты, кстати, пригласишь на белый танец?
Хотя и с колебанием, Таня хотела было сказать: «Ваньку», потому что только с ним она обычно и танцевала, но почему-то осеклась.
– Я вообще не буду танцевать, – сказала она и с вызовом посмотрела на Ягуна, готовясь дать отпор, если он станет задавать вопросы.
Однако шумному и говорливому Ягуну было не занимать чуткости. Он ободряюще подмигнул Тане, сказал: «Ну пока! Я к Лотковой!» – и слинял. Чувствуя, что Ванька продолжает смотреть на нее, Таня отвернулась.
«Привет от пыльного свитера!» – ужасно хотелось сказать ей, но она сдерживалась, правда, с трудом. В конце концов, для кого, как не для Ваньки, она одевалась? Хотя только ли для него? В мысли о том, что все она делала только
для него, было немало лицемерия, и у Тани хватало ума отдавать себе в этом отчет. «Видеть себя со стороны гораздо важнее, чем видеть себя в зеркале», – любила повторять на своих лекциях Медузия Горгонова.
Самый маленький домовенок подпрыгнул, пискнул и оглушительно ударил по барабану. В ту же минуту еще трое домовых запрыгали по клавишам синтезатора. Забавнее всего было наблюдать за трубачами и саксофонистами. Маленьких легких домовых хватало только на один выдох. Затем они отскакивали, переводя дух, а их сменяли другие. К тому времени, как последний из очереди успевал дунуть в трубу, первый уже восстанавливал силы.
– Ты будешь танцевать? – спросил Ванька, появляясь рядом. На его лице было недоумение и, пожалуй, обида.
– Нет. У меня болит нога! Может, тебе Зализину пригласить? Вон она там, у стола караулит! – ответила Таня, не оглядываясь. Она знала, что, если обернется, не вынесет укоряющего взгляда Ванькиных глаз.
Неожиданно Тане почудилось, что локон Афродиты нагрелся у нее в ладони. Это был особый жар, совсем не похожий, скажем, на жар раскалившегося магического кольца или взбешенного артефакта. Это был жар, проникавший в сердце.
Она тревожно оглянулась и, хотя никого не увидела, ощутила: кто-то зовет ее. Зовет телепатически. Забыв о Ваньке, она стала осторожно лавировать между танцующими парами, пытаясь понять, откуда исходит зов.
Вот Пипа – самоуверенный и напористый маленький танк – танцует с Генкой Бульоновым. Генка ссутулился, присел изо всех сил, и все равно Пипенция едва достает ему до груди. Чем не дядя Герман и тетя Нинель? История любит возвращаться на кр<F»TimesET Udar»P12>у<F255P255>ги своя. Она любит привычные повторяющиеся ситуации, видя в них покой и стабильность.
Вот Шурасик с Леной Свеколт. Кажется, и во время танца они спорят о чем-то ученом, а затем Шурасик сердито останавливается и начинает быстро записывать на руке у Свеколт магические формулы. Ленка качает головой и в свою очередь пишет что-то на ладони у Шурасика… И эти двое нашли друг друга.
А вот и Гробыня с Гуней Гломовым. Зная, что грузный Гломов все равно оттопчет ей ноги, Склепова поджала их, и Гуня просто таскает ее, висящую у него на шее, танцуя за двоих. Гробыня только посмеивается и капризничает, командуя и призывая Гломова быть резвее. Нет уж, едва ли Бейбарсов сможет стать таким же Гуней, а раз так, то и этот выбор уже сделан, что бы там ни говорила и ни думала Склепова.
