Машина тронулась с места.
Виталий рычал: «Ну что, Сатана, справился? Теперь я для тебя – бешеный пес! Давай, убей меня! Что же ты медлишь? Боишься проблем со следами и с трупом? Конечно, будут искать! Ты же бахвалился, что умеешь продумывать. А то хочешь, я помогу. Я тоже умею продумывать!»
«Слушай, заткнись! – не выдержал Галкин. – И без тебя тошно!»
«Что я делаю?! – думал Галкин. – Ну куда меня понесло!? Все так осложнилось, не известно, как из этого выпутаться. Надо же так вляпаться!? Это чистой воды авантюра! Что я практически могу сделать? Ничего! Чтобы все получилось, нужны сумасшедшие совпадения. В жизни таких не случается – все равно, что пролезть сквозь игольное ушко!»
Они спустились по Никитскому бульвару к Арбатской площади, проехали по Бульварному кольцу, повернули на Гоголевский бульвар, выехали на Пречистинскую набережную. Это было не яркое (шел 1995 год) не шумное сердце Москвы – не представительная парадная сердцевина для иностранцев, а нечто родное и доброе, как, возможно, для римлянина – старые улицы, сбегавши к площади Испании.
На сердце стало теплее. Постепенно к Петру возвращалось спокойствие, вера в то, что правильный выход найдется, что чутье и везение не оставят его. И если надо будет пролезть в игольное ушко, он с этим справится.
9.
Запахло сыростью. Справа, внизу, подмигивали отражавшиеся в водной ряби огни. Это уютное подмигивание рождало чувство покоя, как будто в воздухе над рекой оживала улыбка.
Какое-то время они ехали молча. При этом, мысленно, Галкин, «взвешивал» время, как некую массу, на внутренних прецизионных весах: «Так! Еще нужно молчать. Так! Еще можно молчать. Все! Дальше, это – невыносимо!»
Только когда проехали набережные (Кремлевскую, Москворецкую, Котельническую, Гончарную), свернули на Народную улицу и выехали на Таганскую площадь, Галкин снова заговорил:
«Однажды в Риме, когда я брал из карманов Баркова сменные диктофоны, мне попался чудный трофей»!
«А ты и в самом деле, – вонючий шпион!» – вставил Виталий.
– А хочешь узнать про трофей?
– Плевал я на…
– Фото Светланы Бульбы, я думаю, не случайно оказалось в кармане Баркова.
– Врешь! Где это фото?
– Где положено. Вернул Тарасу в этот же день.
Виталий фыркнул.
– Я не правильно поступил?
– Ты – слишком правильный!
– Это как понимать?
– Лучше бы отдал мне. Я ведь был рядом!
– Откуда мне знать, что ты и есть вонючий шпик по кличке «Шериф»! Но каков наш Игорь Николаевич!? Он хранил это фото у самого сердца!
– Старый козел! Он был жаден и падок до девок. Но жёны от него уходили: он детей иметь не хотел.
– Зато о тебе заботился, как о родном. Даже в Москву перевел.
– Мы и в самом деле – родня. Но перевел он меня по другой причине. Когда случилось несчастье и я потерял самых близких, только возможность изредка видеть Светлану позволяла хоть как-то мириться с жизнью. Но старик это видел и поспешил спровадить меня с глаз долой. А мне здесь совсем стало худо и я угодил к Александру Михайловичу.
– Это кто?
– Доктор Левин из клиники (улица Рассолимо одиннадцать). Я о нем говорил.
– Древние говорили: «Не возжелай жены ближнего твоего!» По сравнению с Бульбой, ты ведь тоже – «старый козел».
«Старый конь, – говорят, – борозды не портит». Ничего я не возжелал, только глядел на нее, как на икону. А ты чего ею интересуешься? Тоже глаз положил? Когда-нибудь раньше живьем ее видел?
– Только мельком.
– То-то и оно! Представляешь, не испугалась, прилетела в чужую страну выручать муженька! Богиня!
Тем временем машина пролетела над Яузой, по Садовому кольцу, мимо Курского вокзала, мимо Красных ворот, по Садовой-Каретной, под Триумфальной площадью. Сделав петлю, они пересекли собственный маршрут.
«Стало быть, она – богиня, а мне уместнее всего было бы не родиться совсем или исчезнуть», – подумал вслух Петя.
«Именно так», – согласился Чернов. Он успокоился, вероятно, устал и теперь выглядел несколько вялым.
– Как ты себе это представляешь?
– Что именно?
– Мое исчезновение.
– Ты знаешь, это может быть даже красиво!
Его губы еле шевелились, но глаза были широко открыты, будто он вглядывался в видимую только одному ему картину.
– Куда ты смотришь?
«Туда», – указал он сцепленными руками.
– И что ты там видишь?
– Тебя.
– И что я там делаю?
– Свершаешь чудо. Ты ведь любишь совершать чудеса!
– Какие еще чудеса!?
– Ты летишь!
– Терпеть не могу самолеты! И что? Меня ждет катастрофа?
– Да нет же! Ты летишь сам по себе, на собственных крыльях.
– Как птица?
– Вот-вот. Большие белые крылья! Ты поднимаешься вверх. И ты не один! Над тобою в зените – целая стая крылатых. Ты летишь все выше и выше …
– Фантазер!
Чернов не ответил. Прикрыв веки он откинулся на сиденье. Машина уже миновала Большую Садовую улицу, Смоленскую площадь и приближалась к – Зубовской. В это время уже было не трудно найти место у тротуара. Поставив машину, Петя легонько шлепнул ладонью Виталия по щеке: «Очнись! Ты обещал мне телефон доктора Левина».
«Здесь, в книжке», – в забытье он ткнул сцепленными кистями себе в грудь.
Стараясь не слишком его бередить, Галкин извлек из кармана записную книжку, нашел телефоны Левина и отправился дальше. Ехать осталось не далеко.
С Зубовской площади они выехали на Зубовскую же улицу, достигли Большой Пироговской, миновали островок безопасности со стоянкой машин и двинулся по Зубовской улице в обратном направлении. Затем – свернули на Тимура Фрунзе и, почти сразу – направо на нужную улицу, идущую параллельно Большой Пироговской.
Во времена императора Павла Первого один молодой грек решил отправиться в плавание, но, потерпев кораблекрушение, был выброшен на берег вблизи города Одессы. Ему посчастливилось выжить, обзавестись семьей. А уже в двадцатом веке одна из улиц Москвы была названа непривычным для русского слуха именем в честь его внука-психиатра. Эта, можно сказать, случайная информация механически, как пузырек, всплыла из глубины памяти, где вылеживались, и кристаллизовались пласты осознанно и непроизвольно накопленных, сведений. Галкина можно было назвать «обжорой» всеядным пожирателем
