часто конец бывает так отчетливо предрешен. Быть может, для звезд эти маленькие трагикомические спектакли — единственная отдушина в безмолвном мире, для которого смерть и жизнь — два состояния, отличающиеся лишь разностью температур.
Я включил свою любимую музыку. Звуки старинного инструмента наполнили рубку торжественным колокольным звоном. Я всегда чувствовал себя в них, словно в ванне с циркулирующей горячей водой. Сказать, что мне было тепло и приятно — значит, ничего не сказать.
Мне хотелось того, о чем я мечтал мальчишкой. Хотелось найти тот единственный поворот, за который еще никто не заглядывал, хотелось нежности и красоты, чтобы мир был устроен справедливо, чтобы он с моей помощью как-нибудь научился жить без утрат. Хотелось жить всегда, по крайней мере столько, сколько будет жить эта музыка… Но почти все теперь — за спиной, впереди — только самая малость.
— Капустин, — позвал Валерий, — «керосина» хватит до ближайшей звезды. У нее — штук восемь планет.
— Планеты?! — я рассердился. — Ты же знаешь, космическая робинзонада — миф! Возможность встретить небесное тело, пригодное для таких, как мы, капризных созданий, ничтожно мала!
— Все равно, — сказал Валерий, — я хочу знать, что там.
— Ладно! Раз поступило предложение — будем выполнять. Но только никаких иллюзий! Единственное, на что можно рассчитывать — в последний раз почувствовать под ногами твердую почву.
Валерий вернулся к иллюминатору.
— Ну, что приуныл? — сказал я. — Поехали!
Итак, для оставшегося «керосина» было найдено применение. Погоня за информацией — болезнь человечества. Любознательность — это какая-то прорва. Совсем не то, что требуется нашей внутренней машине жизнеобеспечения. Скорее, наоборот — человек сам вечно вставляет этой машине палки в колеса, путает ее карты. Он ее враг. Не по злому умыслу. Просто человек хочет жить. Но обмен веществ — только малая часть этой жизни. А остальное — мечты. Мечты о еще не виданном, невообразимом чуде…
Мы назвали звезду Солнцем не только из-за сходства ее с родным светилом — просто хотелось, чтобы последние наши дни протекали под Солнцем.
Приблизившись, мы обнаружили не восемь, а целых двенадцать планет. Теперь, чтобы быть последовательным, оставалось найти среди них свою «Землю». Путешествие внутри планетной системы имеет свое очарование. Если открытый космос можно сравнить с океаном, то система планет — это архипелаг, каждый из островов которого живет своей тайной. Стоит только «приблизиться к берегу», и ты увидишь такое, что заставит бешено колотиться сердце.
В неярком сиянии планет было что-то трогательное. Они несли чужой свет, скромно пряча свой собственный в таинственных недрах. Каждая жила своей жизнью и, как знать, возможно, лелеяла где-то вершину вершин — неведомый Ищущий Разум.
Мы предоставили выбирать нашу «Землю» биоанализатору. Несколько беспристрастных кристаллических плат быстро сделали выбор. Прибор сказал свое слово и отключился. Планета мерцала в перекрестьи визира крошечной искоркой. Но мы не знали еще, что нас ждет до встречи с нею.
2
Еще секунду назад на тысячи километров вокруг было пусто. И вдруг… заголосил зуммер: локатор обнаружил вблизи корабля скопление неизвестных тел. На черном холсте ночи, будто из лучей Солнца, выкристаллизовывались серебристые скалы. Мы подошли вплотную. Астероид — призрак! Только что не было — и вот он здесь, а через минуту, возможно, исчезнет.
— Валерий, схожу-ка я, погляжу. Остаешься за командира. Следи, чтобы корабль не подходил ближе пятидесяти метров.
От шлюзовой камеры до астероида было рукой подать. Вперед ушел робот-дубль — бдительный робот. Он лучше меня разбирался в том, что мне можно, чего-нельзя. Когда я подлетал, это вездесущее чудо уже сидело верхом на одном из камней и возвещало, что неведомые тела особой опасности для драгоценной человеческой жизни не представляют. Я поблагодарил его, зная, что иначе он не угомонится.
Сверкая на солнце, в мертвом пространстве плыл рой ощетинившихся острыми выступами камней. Глыбы медленно поворачивались, сходились, разлетались в стороны или застревали в гуще более мелких осколков. Меня тянуло к центру, где находились камни побольше. Взбираясь по глыбам, а может быть, опускаясь, прыгая с одной на другую, как с льдины на льдину, я испытывал неясное беспокойство. Камни покачивались, как затонувшие корабли. Мой робот-дубль не отставал. Его однообразные движения были мощнее и рациональнее моих.
Некоторое время я кружил возле самой большой глыбы. Она занимала центральное положение, являясь ядром, вокруг которого медленно поворачивалась вся колония странствующих скал. Глыба напоминала надкусанную грушу величиной с дом. Я медленно приближался к надкусу. А вдруг там, внутри «груши», что-то есть? Почему бы этим глыбам не быть обломками космического корабля, прилетевшего из какого-то Х-мира? И я обнаружу за рваными краями проход, ведущий внутрь «груши», где меня ждет…
Наконец, я перевалил через край. Здесь в «груше» было нечто вроде неглубокой воронки с поверхностью, изъязвленной ямками и покрытой острыми буграми, похожими на ледяные сосульки. Таким образом, я никуда не проник и ничего не нашел. Был просто один большой и скучный обломок среди обломков поменьше. Сколько таких скоплений бороздит пустоту! Самых разных, куда более удивительных, чем это, причудливых, похожих на чудовищ, на сказочные замки… Космос умеет шутить. Этого у него не отнимешь. Но и мы притерпелись к его шуткам.
Эти глыбы были добродушны и живописны. Пробуя рукой выступы-сосульки, я словно здоровался за протянутую лапу с космическим мастодонтом. Бродил до тех пор, пока не решился, наконец, сказать себе, что вылазка не дала ничего интересного и пора возвращаться. Но на прощанье не выдержал, и прижался шлемом к гладкой поверхности «груши». И услышал звуки, напоминающие удары маленьких молоточков. Временами «груша» вздрагивала, и тогда раздавался неясный гул. Я ползал по глыбе, обнимая ее руками, выслеживая источники звуков. И вдруг, догадавшись, покраснел под шлемом, вспомнив, что наказал Валерию не спускать с меня глаз. О «грушу» ударялись другие глыбы и камушки, и она отвечала на удары колебаниями своей массы. Это был мой последний выход в космос, — что ему стоило под занавес преподнести мне хоть какой-нибудь пустяковый сюрприз!
Я встал, у самого края и, оттолкнувшись, прыгнул на соседнюю глыбу. Мой прыжок заставил ее вращаться. Глыба точно ожила. Крутясь и раскачиваясь из стороны в сторону, она задевала соседние обломки. Это явление известно как астероидная лавина. Скопление тел, казалось бы, стабильное, под влиянием незначительной внешней силы приходило в движение. Начиналось перемешивание, перераспределение масс. Обломки вращались, сталкивались, дробились, а некоторые даже покидали материнский рой и устремлялись в самостоятельный путь. Начавшееся коловращение глыб могло длиться от нескольких минут до нескольких часов, пока энергия не гасилась от соударений и не уравновешивалась гравитационными силами.
Меня несколько раз ударило в бок и в спину. Я завертелся на месте и долго не имел возможности двигаться поступательно. С трудом удалось отойти назад, к большой «груше». Только у «обгрызанного» конца, где выступавшие бугры образовали подобие ниши, я почувствовал себя в сравнительной безопасности. Глыбы самых причудливых форм, переворачиваясь с боку на бок, дефилировали в непосредственной близости от моего тела, словно хищники, подстерегающие добычу возле ее убежища. Острые выступы, сверкая на солнце, то и дело сшибались друг с другом. Любая из таких пик могла проткнуть мой скафандр, как яичную скорлупу. Я прижался к бугристой поверхности разлома. Рядом с моим шлемом проскользнул блестящий клык и ушел в тень. «Груша» повернулась. Солнце осталось сзади. Я уже не видел, а скорее угадывал крутившиеся возле меня обломки. Когда один из них приткнулся ко мне, как теленочек, я подумал, что от камней можно ждать не только ударов, но и защиты. Приплывший обломок
