благословенную тишь, я оказался в водовороте скандала… Не успели нас оставить в покое визитеры и эксперты — заболела Мария Николаевна…
— Что с ней? — невольно вырвалось у Ивана.
Но Курумба вдруг замолчал. Конин услышал шорох и оглянулся. Опустив руки по швам за спиной стоял начальник галактической станции.
— Прекратите ваши допросы! — сквозь зубы сказал Строгов. — Возвращайтесь в каюту! Немедленно!
Когда уже по дороге к себе, Конин услышал музыку, он вспомнил о музыкальном салоне и прошел в неприкрытую дверь, за которой, по его мнению, кто-то не очень удачно импровизировал. В зале стоял полумрак. Видны были только кресла импровизации, обращенные спинками к выходу. Иван постоял, дав привыкнуть глазам. Над спинкой дальнего кресла шевельнулся протуберанец русых волос.
— Это Жемайтис — самый близкий ей человек, — догадался Конин, сел в ближайшее кресло и, не включая свой пульт, прислушался.
Обрывки мелодий пролетали, как птицы в тумане. Большая часть их была Ивану знакома. Время от времени музыка удаляясь, стихала, а вблизи раздавались какие-то скрипы и шорохи. Словно кто-то притопывал на морозе и хрустел, разминаясь, суставами. Затем стайки мелодий опять воспаряла над горизонтом. Казалось, импровизатор не имеет понятия о гармонии. Все шло в унисон. Дилетант за пультом импровизации сразу себя выдает. Но здесь было полное пренебрежение к звуку — жалкая какафония с накатами и откатами, неожиданными взрывами, паузами и просто скольжение по изогнутой плоскости, как в сновидении. Реальностью было лишь трепетание хохолка и ушей над спинкою кресла. Решив для себя, что это — не музыка, Иван перестал ее слушать, но не слышать совсем — не мог. В импровизациях главное было начать. Каждый звук имеет родство с предыдущим, развивая или отрицая его.
Музыкальная канитель опять отодвинулась. А вблизи что-то хрустнуло, простучало, осыпалось. Вдруг… появились следы птичьих лап. Воздух в холодном просторе трещал от вороньих споров. Клубился морозный пар. На ветру тихо свистнула липа. Осыпался розовый иней. В полнеба горела заря. Облака дремали еще среди звезд. А со стороны, откуда шел день, нарастала захватывающая музыкальная тема. На бледное небо, выплыл малиновый краешек солнца… И тут поток звуков сорвался в нечто невыразимое словом. Конин подался вперед: то был ее голос, ее манера смеяться, дышать и смотреть — вернее и с большей любовью не передашь. Маша была перед ним, как живая. И он догадался: все, что звучало до этого было лишь страусиное прятанье головы под крыло… Но притворство отброшено, — все перекрыл, нарастая, истошный ошеломляющий вопль.
Координатор включил свой встроенный в подлокотник музыкальный пульт.
— Остановись! — зарокотал под потолком басовый аккорд. Конин не ожидал, что может создать столько шума. — Возьми себя в руки! — взревело органное многоголосье. И сразу же стало легче дышать.
— Вот чего не хватало, — подумал Иван. — Воздуха.
После приводящей в чувство фуги, в такт с ударами сердца застучала токатта. Она была, как «искусственное дыхание для души». От напряжения стало жарко. Русая шапка волос над спинкою кресла исчезла, и музыка оборвалась.
— Хватит! — раздался крик, как будто настроившийся перекричать только что отгремевшие звуки.
Конин поднялся. Возле центрального пульта, нажимая клавиши выключения, стоял взлохмаченный человек и стонал: «Довольно! Прошу вас. Не могу больше слушать!» Узнав Ивана, он выпрямился и тряхнул головой, точно желая стряхнуть наваждение. На лице его отразился ужас.
— Что с Машей? — вскричал Иван. Он не мог ни о чем больше думать.
Жемайтис опустил голову. Он издал стон, означавший: «Ей очень плохо…». Иван с трудом понимал его речь.
— Умоляю! Что у нее?
— Не могу объяснить. Ей кажется… Это ужасно! Винерт боится, что не выдержит сердце.
Язык Жемайтиса отличался обилием санскритских фонем. Такой островок — заповедник праязыка сохранился на юге Прибалтики. На нем говорили высокие и спокойные люди. С Эдуардом все было наоборот: небольшого росточка, подвижный, он принадлежал к исключениям, которые призваны только подтверждать правила.
— Я хочу ее видеть! — сказал Конин.
— Это может ее убить!
— Неужели я такой страшный?!
— Простите, я не берусь объяснять.
— Но кто же возмется?
Щелкнул динамик внутренней связи.
— Эдуард, если вы еще в музыкальном салоне — это был голос Винерт, — скорее идите сюда!
— Иду! — крикнул Жемайтис, срываясь с места. Конин посторонился.
— Что получается? — спрашивал он себя. — В человеке открылось изысканное музыкальное чувство, чтобы, не нарушая аромата слова, он без перевода мог понимать незнакомую речь. Общение превратилось в праздник… Почему же на станции оно доставляет одни неприятности?
3
Вернувшись в каюту, Конин взглянул в зеркало.
— Такой же смешной, как всегда… Почему они здесь от меня шарахаются? — он прикрыл глаза и опустился в кресло, вспомнив, как однажды уже не сумел понять человека, а после не мог себе это простить.
Перед выпуском из академии, в день, когда стало известно распределение, он сидел в нелюдном кафе, предаваясь мечтам. Назначение было желанным, но, Иван всякий раз мучительно расставался со всем, к чему привыкал.
Обед подошел к концу, но вставать не хотелось.
На душе было чуточку грустно.
— Каждый стремится к счастью, — рассуждал он, — а по дороге мы то впадаем в восторг, то в уныние. Эти качели изматывают, заставляя думать, что человек сам не знает, чего добивается.
Кто-то спросил: «Тут свободно?» Ваня кивнул, и напротив, сел, пригнув голову, молодой человек с большим лбом, не глядя, нажал кнопку выбора блюд и заговорил: «Назначение получили? Счастливчик! Завидую! Мне еще ждать целый год. Ничего, догоню!» — он говорил это громко резко, выкатив очи. На щеке багровела приметная бородавка.
— Не догоните, — покачал головою Конин, подстраиваясь под «шутника». Тот подался вперед через стол и глядел исподлобья.
— Могу я узнать, у вас лично какая программа?
— Что вам ответить? Приеду на место, осмотрюсь, разберусь в обстановке, буду работать — вот вся программа.
— Я не о том! — «шутник» откинулся в кресле, закинув ножку на ножку. — Невероятно! Люди не понимают элементарных вещей! — бородавка поблекла, а физиономия выражала вселенскую скорбь.
— Действительно, не понимаю, — признался Конин. — О чем вы толкуете?
— Что ж, я могу разжевать. Начнем хотя бы с того, что вы не годитесь для нашего дела. Из вас не получится координатора! — бородавка вопросительно замигала. Камешек брошен — парень ждал не простого ответа, а взрыва.
— Возможно вы и правы, — зевнул Конин. — Пока еще рано судить.
«Шутник» навалился на стол.
— Вам подобных я называю сонными мухами. Вы из тех, которых следует тормошить, чтобы не спали!
