Егорка, вертевшийся тут же, смотрел на мать широко распахнутыми глазенками, в которых читалось восхищение и любовь. Он вообще не отходил от нее ни на шаг, едва только она присаживалась где-то, сразу забирался на руки и под любым предлогом старался быть единственным объектом ее внимания. Сегодня он караулил с самого утра, поняв, что она собирается уходить, и только разговор с дедом немного успокоил его и убедил в том, что мама не бросит его, вернется.
Убедившись, что сын успокоился и не плачет, Марина поднялась на ноги и пошла в коридор, проверила сумку, поставила у двери трость, хотя и сомневалась, что ей разрешат пронести ее с собой на территорию СИЗО. Наконец позвонила диспетчер такси и сообщила, что машина у подъезда. Коваль поцеловала сына в щеку, кивнула отцу и пошла вниз.
Таксист оказался молодым, нагловатым парнем в чуть сдвинутой на правую бровь серой кепке. Услышав адрес, он развернулся к пассажирке и оценивающе глянул на нее:
– Что, родственник на киче парится?
Коваль промолчала, решив не связываться. Однако парень, видимо, решил, что, напугав хорошо одетую дамочку, направляющуюся в Бутырку, сможет взять с нее побольше. Но нарвался не на ту, чего, естественно, даже предположить не мог.
Выруливая из двора, он поправил зеркало заднего вида так, чтобы видеть сидящую на заднем сиденье пассажирку, и начал:
– Что, бикса, к полосатику своему на харево едешь?
Марина едва сдержалась, чтобы не фыркнуть – уж чем-чем, а «феней» она владела едва ли не лучше этого молодого отморозка.
– Чего молчишь, не доперла? – оскалился он и продолжал в том же духе до тех пор, пока Марина не вспылила и не проговорила, имитируя Женькины интонации с оттяжкой:
– Слышь, ты, чувак захарчеванный! Звякало свое подвяжи, а то огорчу, пожалуй. Вперь зенки в дорогу и баранку поворачивай, больше от тебя ничего не требуется.
Бедолага-водитель выпучил глаза и лишился дара речи минут на десять, как раз до ворот Бутырки. Коваль всю дорогу давилась от смеха, искоса наблюдая за его мимикой. Разумеется, откуда парню было знать, что в свое время эта вполне приличная женщина возглавляла одну из самых крупных группировок за Уралом и ответить любому урке на его языке могла без проблем.
Когда машина остановилась, водитель боялся повернуться.
– Ну, башли-то забирай, – куражилась Марина. – Намантулил как-никак.
Она сунула ему пару купюр и вышла, хлопнув дверкой. Таксист рванул с места с такой скоростью, словно опасался, что странная дама соберется ехать с ним обратно.
Коваль покурила, отправила окурок в урну и, достав из сумки телефон, набрала номер человека, который должен был провести ее.
В небольшой комнате с зарешеченным окном Марину оставили одну, не проверив ни содержимое сумки, ни карманов.
«Замечательно! – с сарказмом подумала Коваль, усаживаясь на ободранный стул. – Так и пулемет сюда можно пронести, пожалуй».
Она напряженно ждала, вытянувшись в струнку на стуле у зарешеченного окна. Шаги по коридору… нет, мимо, не сюда.
«Господи, да что ж так долго-то?! Я ведь с ума сойду, пока сижу здесь совершенно одна…»
Дверь распахнулась, и конвоир втолкнул Хохла, снял наручники и вышел, гремя ключами. Замок сухо щелкнул, отрезая их от внешнего мира, охраняя купленное уединение. Марина поднялась, схватившись за спинку стула, Хохол мрачно смотрел под ноги, и это было странно и удивительно – чтобы Женька не бросился к ней, не схватил, не поднял на руки…
Она сама пошла к нему, прижалась лицом к рубахе, уже впитавшей тюремный запах. Хохол не пошевелился, так и стоял, как столб, и молчал. Марина подняла голову и встретилась с ним взглядом. С минуту они смотрели друг на друга, потом Женька, вздохнув, взял ее за подбородок и, наклонившись, впился в ярко накрашенный рот. Она чуть выгнулась, сильнее прижимаясь к нему, провела руками по спине. Хохол оторвался наконец от ее губ, рукавом вытер со своего лица помаду и отошел к окну, встал, ухватившись за решетки.
– Женя…
– Ты зря приехала сюда, – проговорил он, не оборачиваясь. – И адвоката зря наняла, он не поможет. Уезжай обратно в Англию, Маринка, там ты будешь в безопасности.
– О чем ты говоришь?! Какая Англия, когда ты здесь?! – возмутилась Коваль, но Женька, развернувшись, схватил ее за плечи и зашипел в лицо:
– Я сказал – заткнись и послушай меня хоть раз в жизни! Забирай Егора и сваливай из этой страны, никогда больше не появляйся здесь, поняла?! Мне ты уже все равно ничем не поможешь, мне столько предъявили, что на пожизненное хватит, так что и смысла нет барахтаться с адвокатами. Но ты должна уехать отсюда, тогда я спокойно признаю все и не буду затягивать это дело.
– Ты…ты… – задохнулась Марина, рванув ворот блузки. – Ты… вообще соображаешь?!
– Я же сказал тебе – послушай меня хоть раз! – Он отшвырнул ее от себя с такой силой, что Марина отлетела к противоположной стене, врезавшись в нее плечом. – Неужели ты до сих пор не понимаешь, что от твоего упрямства одни проблемы?! Хватит с меня! Ты была права, когда говорила как-то, что есть люди, которые просто не хотят, чтобы их спасали! Надо было прислушаться и не лезть, но я слишком любил тебя… люблю, – поправился он, запнувшись на этом слове. – Слишком, настолько, что даже о себе забыл. Ну, об этом не жалею – не каждому такое счастье выпадало. Ну, вот оно и закончилось, счастье это.
– Женя…
– Помолчи. Неужели ты не понимаешь, что я с тобой прощаюсь? Так дай мне хоть раз сказать то, что я думаю!
– Нет! – завизжала она, топнув ногой. – Этого не будет! Я не дам тебе уйти вот так, бросить меня!
– Ты опять говоришь о себе, – усмехнулся Хохол, подходя ближе и обнимая ее. – Опять о себе – и никогда обо мне. Я устал. Думаю, теперь у меня будет достаточно времени, чтобы отдохнуть и все пережить заново. В тюрьме ночи дли-инные…
Марина подняла на него глаза и тихо, обессиленно спросила:
– За что? Чем я заслужила это все?
– И она еще спрашивает! – опять усмехнулся Женька, наклоняясь и целуя ее. – Я тебя прошу – давай не будем портить это время разговорами. Сколько тебе пообещали? Час? Два?
– Два, – машинально ответила она.
– Ну, у нас полно времени. Иди ко мне…
Старый деревянный стол скрипел так, что его, наверное, слышала вся тюрьма, но Коваль не думала об этом. У нее в мозгу накрепко засела фраза «Я прощаюсь с тобой», брошенная Женькой походя, так, словно он уже давно принял это решение и теперь только поставил в известность ее, Марину.
Когда наконец, зарычав и выгнувшись в экстазе, Хохол отпустил ее, потянулся за пачкой сигарет, она, сев прямо на свои мятые уже брюки, валяющиеся здесь же, на столе, спросила, не глядя на него:
– Зачем ты сказал это?
– Сказал – что? – спросил он, глубоко и жадно затягиваясь сигаретой.
– Не прикидывайся, – попросила Марина, и Женька вдруг захохотал:
– Что, киска, раз в жизни Хохла за человека посчитала? Приняла всерьез? Ты всегда чувствуешь, когда жареным пахнет.
Он обнял ее за плечи, прижал к разгоряченному еще телу и поднес к губам сигарету. Марина затянулась, закашлялась от крепкого табака, но Женька задрал ее голову и поцеловал, слегка укусив за губу.
– Отвыкла от меня? Я давно таким не был, да?
– Мне все равно, какой ты. Я любого тебя люблю, – пробормотала Марина, обхватывая руками его талию и пряча лицо на груди.
– Не ври. И не говори того, чего не чувствуешь. Это не любовь – это благодарность. А мне не надо подачек. Да не дергайся ты! – чуть повысил голос Женька, почувствовав, как она рванулась из его объятий. – Не дергайся, все равно я скажу все, что хотел, а уж потом сама думай. Но предупреждаю –
