больше мы не увидимся, Маринка, как бы ты ни старалась.
– Да? И что же ты сделаешь, интересно? – приглушенным голосом спросила она.
– А я больше не выйду на свидание, даже можешь деньги не палить. В карцер сяду. И на зоне тоже так будет, предупреждаю – смысла нет мотаться из Англии сюда.
– Я не вернусь в Англию, – вдруг выдала Марина, сама удивившись своим словам. – Я поеду домой.
– Ага, сейчас! – рявкнул Хохол, отталкивая ее. – Домой она поедет! А он есть у тебя, дом-то?! Или к племяннику на постой?
– Есть коттедж Мастифа, туда и поеду, – спокойно и решительно заявила она, набрасывая блузку и ежась. – И потом – деньги и здесь никто не отменил, а их, слава богу, еще и Егору не потратить. Могу себе позволить хоть коттедж, хоть квартиру в центре.
– Дура! – заблажил Хохол еще громче. – Да я… я… – Он сжал кулаки, и в глазах появилось то самое выражение, за которым – Марина хорошо знала это – обычно следует жестокий удар, валящий с ног мужика. Мужика – но не ее, потому что Хохол не решится сейчас, и это она тоже знала.
– Что? Ну, что ты сделаешь, любимый? – Марина поднялась со стола и обняла замершего посреди кабинета Хохла. – Ничего… ничего, правда? Потому что ты никогда не мог сделать что-то, чего я не хотела, правда?
Она прикоснулась к его губам, забросила ногу на бедро, и Женька не вынес, подхватил ее и закружил по тесной комнате:
– Сучка ты, Маринка… люблю же я тебя, так люблю, аж в груди все болит…
– Тогда не упрямься и позволь мне сделать все, что я задумала. Вытащить тебя отсюда без суда я вряд ли смогу, но срок уменьшить – реально, адвокат сказал. И я буду ждать тебя, сколько надо, – она говорила это, целуя его, и Женька таял от ее губ, прикасающихся к небритым щекам. – Я виновата перед тобой, это ведь из-за меня ты здесь…
– Глупости! – отверг он. – Здесь я из-за того, что сделал…
– А кстати – что именно? – мгновенно прицепилась к словам Коваль, прекращая свои поцелуи и пальцем разглаживая морщину между Женькиных бровей. – Теперь-то расскажи, уже все равно узнаю. Так пусть от тебя…
– Мариш… я прошу тебя – давай не будем об этом. – Женька уселся на стол и усадил Марину лицом к себе, так, чтобы видеть ее глаза. – У нас так мало времени осталось, и неизвестно, будет ли еще возможность остаться вот так, вдвоем… Какая разница, за что срок мотать!
Он водил пальцами по ее шее, выгнутой чуть назад, потом вдруг наклонился и впился губами куда-то за ухо, открытое короткой стрижкой. Марина вздрогнула и прошептала:
– Синяк останется… пойду как шлюха из пивной…
– Тебя и это не испортит, – промычал он, увлеченный своим занятием. – Замерзла? – Женька прижал ее к себе, словно хотел впечатать в свою грудь и не разлучаться больше. – Как сын там?
– Испугался, – вздохнула она. – На шаг меня не отпускает, сегодня еле удалось выскользнуть, и то потому, что отец пообещал ему в зоопарк поехать. Спит со мной, вцепится, как клещ, и проверяет всю ночь – на месте или нет. Даже покурить не могу встать, так и лежу всю ночь, если проснусь.
Хохол помрачнел, встал со стола и поставил Марину на ноги, помог одеться.
– Ты ему скажешь, что меня видела?
– Конечно. Он просил тебя поцеловать.
– Ты его тоже поцелуй. – Женька чуть скривился, потом махнул рукой, словно отгоняя грустные мысли. – И, Маринка… не гноби пацана, не ругай. Пусть делает, что хочет. Он умный у тебя, все понимает, такого не свернешь с дороги.
Марину больно укололо это «у тебя», выходило, что Женька уже вычеркнул себя из их с Егором жизни если не навсегда, то уж на долгий срок – точно, иначе к чему все эти наказы? Егор был и его сыном тоже, именно на Женькины плечи выпали основные проблемы с его воспитанием, так что он был отцом в гораздо большей степени, чем Марина – матерью.
Она провела рукой по щеке, заросшей щетиной, ткнулась лбом в его грудь и прошептала:
– Господи… ну за что? За что опять это все?
– Угу, спросила она! – усмехнулся Хохол, поглаживая ее по волосам. – Можно подумать, не за что! Сейчас «вышку» не дают, а то уже бы крестик на лбу рисовали… да не грузись ты, котенок, я привычный.
– Зато я непривычная! Я – непривычная, я никогда никого не ждала, понимаешь? Никого и никогда. И как теперь жить – я тоже не знаю.
– Только не плачь! – попросил он. – Я не могу этого видеть. Обещай, что не будешь плакать.
Марина кивнула, впрочем, не очень уверенно. В последнее время она стала плакать часто, чего не делала даже в детстве. Сейчас же любое слово, любой не так брошенный взгляд могли довести ее до слез. А Женька просил не делать этого…
…Оказывается, два часа прошло, и в дверь уже настойчиво стучат, хотя заперта она с другой стороны.
– Деликатничают, – усмехнулась Марина, поправляя пиджак и блузку. – Наши барбосы не были столь любезны, помнишь? Еще и в скважину подглядывали…
– Эти тоже наверняка развлеклись, – невесело констатировал Женька, целуя ее напоследок. – Предупреждаю – никаких адвокатов, Маринка! Это мое последнее слово. И сама не приезжай. Мне больно видеть тебя.
– Женя…
– Все.
– Подожди…
Но он уже развернулся к двери и крикнул:
– Конвой! Выводите! – И больше не оглянулся, не посмотрел, ни слова не сказал на прощание, обыденным жестом подставил руки под «браслеты» и вышел перед молодым, коренастым сержантом.
Коваль как в тумане дошла за своим провожатым до выхода, и когда за ней захлопнулись ворота, прислонилась к ним и долго стояла так, вызывая у прохожих любопытство. Потом, сумев взять себя в руки, побрела к стоянке такси…
…– А – а, ты все равно не поймешь! – локоть соскользнул со стола, задев подставку с хаси, и те упали на пол. – Не надо… пусть там лежат… ничего не надо теперь… ни-че-го!
Маленькая официантка-кореянка не знала, стоит ли заходить в татами-рум, где вот уже в течение трех часов напивалась яркая блондинка с короткой стильной стрижкой и заплаканными синими глазами. Мин – так было написано на бэйджике кореянки – привыкла к тому, что русские запивают еду водкой, но эта странная посетительница заказала бутылку текилы, которой в алкогольной карте не было. Однако в тонких пальцах приятно хрустнула стодолларовая купюра – и администратор Алмат метнулся в ближайший супермаркет.
Блондинка придирчиво осмотрела принесенную им бутылку, фыркнула, но чаевые отдала, попросив принести еще лимон и соль.
Мин никогда не видела, чтобы женщина пила спиртное в таких количествах… бутылка пустела на глазах, и вот теперь женщина пьяна, постоянно курит, неверной рукой поднося сигарету к губам с полустершейся помадой. На столе залился приятной мелодией мобильный телефон, блондинка бросила сигарету в пепельницу и ответила хрипловатым голосом. Мин отошла от ширмы, отгораживающей татами- рум от основного зала, тем более что Алмат отчаянно махал ей рукой, показывая на вошедших клиентов. Мин отвлеклась на какое-то время, занятая новыми гостями, и вспомнила о сидящей в татами-рум блондинке только когда к ширме подошел высокий пожилой мужчина в хорошем костюме. Мин засеменила к нему с намерением преградить дорогу, но мужчина, ласково похлопав ее по руке, сказал:
– Все в порядке, милая, там меня ждут… это моя дочь.
«Ну и дочь у вас!» – едва не выпалила Мин, вовремя успев прикусить язычок, иначе не миновать штрафа – вон как напрягся Алмат. Она склонилась в поклоне, как того требовали правила поведения обслуживающего персонала, и отодвинула ширму. Мужчина сбросил туфли и вошел, жестом показав, что можно закрыть ширму. Мин выполнила это и сразу отошла к другим клиентам.
– Господи, что ж ты делаешь?! – ужаснулся Виктор Иванович, когда расписная
