мальчика — наверно, поэтому людям и показалось, что ты у него на коленях сидишь…» — «Мы так и знали, что эти две сороки понесут новость на хвостах… А с кем сестрица Мерав была, они не упомянули? И как она там себя вела?» — возмущённо воскликнула Ширли. — «Это её дело! О ней в газетах ничего не написали, и она не мой ребёнок! Меня интересует, как ведёт себя моя дочь… — не глядя на неё, процедила Рути. — Я так думаю, что именно поэтому ты всё время крутишься у них дома. Не уверена, что это выглядит прилично… в глазах его же родителей…» — «Прости, мама, я не поняла, что я делаю плохого, если провожу время в доме своих друзей? В тёплом доме, где мне приятно, где меня понимают, где у меня хорошие, верные друзья! А что до моих чувств, то это моё — и только моё, личное дело. Я не думаю, что вся-вся-вся Эрания действительно это обсуждает.
Не много ли чести для одной из многих пар в Эрании? Мы даже парой не успели стать…» — с плохо скрываемой горечью произнесла Ширли.
Рути с изумлением увидела нечто новое, непреклонное и гордое во взгляде дочери.
«Даже того мальчика, о котором в связи со мной говорят, — между прочим, правду говорят! — упрямо вскинула Ширли голову: — это пока не касается. Почти у всех моих бывших одноклассников уже есть boy-friends или girl-friends, с которыми они постоянно проводят время. О характере их отношений я уж не говорю, взрослые отношения, если хотите. Есть и… э-э-э… скажем так, нестандартные пары: мальчик с мальчиком или… девочка с девочкой, и никто ничего не скрывает, даже гордятся, что такие современные и отвязанные! — мучительно краснея и заикаясь, проговорила Ширли. — Далеко не у всех партнёры — элитарии из Далета или Алеф-Цафон.
Так чего плохого делаю я, ваша дочь?» — «Понимаешь, Ширли, мы ничего не имеем против Бенци и Нехамы, в молодости мы дружили. Потом наши пути разошлись…» — медленно и осторожно начал Моти, внимательно изучая свои руки. — «И очень жаль!» — отчеканила Ширли. — «И потом… у твоих бывших одноклассников нет… фиолетовых партнёров… А он ещё и учится в Неве-Меирии…» — тихо вставила Рути.
— «Мама, ты что!? Разве фиолетовые друзья — это более постыдно, чем те пары, о которых я только что говорила? Или, может, хуже употребления наркотиков? А ты-то сама, мама, откуда вышла в элитарии? Кто на самом деле твои родители, братья и сестра?» — «Это ничего не значит… Это… было раньше… это моё… прошлое… только моё… никого не касается…» — «Но ты же сама говорила!..» — воскликнула девочка. — «Э-э-э… доченька… понимаешь? Дороны — хорошие люди, но они, как бы это сказать… то есть — не в струе… Более того! Их считают антистримерами… — чуть слышно пробормотала Рути. — Ты же знаешь, какая у них репутация! А ты с ними в такой тесной дружбе!» — «Да, они мои близкие друзья! И меня не интересует, что о них говорят, как и нет дела до какой-то там струи! Ясно?!» — выкрикнула девочка. — «Но твои братья уже предупредили, что…» — «А я плевать хотела, что они говорят! Во всяком случае, ни про меня, ни про кого из Доронов никто не скажет, что мы торгуем наркотиками в туалете гимназии… или паба «У Одеда»! Или в «Романтических гротах»… или у Забора… Пусть на себя посмотрят! Вот о них таки-да говорят, и это похуже того, что говорят обо мне! Разве что в «Silonocool-News» не пишут…» — «Но они друзья Тима… Он устроил их в батальон дубонов… очень престижно… Доченька, ты не понимаешь, что это значит…» — понизив голос, произнёс Моти. — «А почему вы позволяете приходить этому в наш дом?.. Я друзей не могу пригласить, а эти постоянно…» — «Тише, тише, дорогая… Мы просто хотели узнать, как у тебя обстоят дела. Неужели папе с мамой это знать запрещено? — прошептала Рути, протягивая к дочке руки. — Я тоже надеюсь, что ничего плохого ты не делаешь, но… будь осторожна — об этом мы тебя и просим…» — «Я понимаю, но и вы поймите… Мне вас жаль, но я так больше не могу. Дом для меня с некоторых пор перестал быть домом. У других людей я себя чувствую гораздо уютнее, там меня понимают и принимают. Тут у меня своя комната и всё, чего душа желает, но нет самого главного. Не могу провести дома шабат! А там — теснее, но зато весело, уютно и — тепло. Этот наш разговор лишний раз это показал… Хорошо, что у меня появился уголок в общежитии…» Моти глядел на дочь, и во взгляде сквозила обида: он старался, создавая тёплый уютный дом — для детей, старался!.. А дочка говорит, что дом перестал быть домом, что ей лучше в шуме и тесноте семьи его старого армейского приятеля. А сыновьям лучше с его другим армейским приятелем, пусть и бывшим… Как это у него сложилось в семье?.. Неожиданно Рути, поджав губы, чуть слышно пробормотала: «И к Доронам ближе, правда?» Моти бросил укоризненный взгляд на жену. Ширли покраснела, но, пропустив мимо ушей ревнивое замечание матери, продолжила: «Через год мы будем учиться в Неве-Меирии в старших классах ульпены, там отличное общежитие, гораздо просторней и благоустроенней. А вас я буду навещать… когда их дома не будет. А может, и вы будете меня навещать… Пока они так себя ведут и всех запугали… и не только в семье… — вот, кстати, о чём гораздо больше, чем обо мне, говорит вся Эрания!..» — «Ширли, доченька, но это же твои родные братья! Они по-своему понимают, что лучше для тебя, стараются тебе это привить…» — «Вот когда перестанут стараться…» — и девочка неожиданно всхлипнула. Затем встала и поднялась к себе. Моти с горьким выражением лица уставился в пол. Он оглядел просторный салон двухэтажного коттеджа, в который вложил в своё время столько сил и средств, и внезапно с горечью подумал, что им с женой в этих хоромах предстоит стареть без детей.
Рути выслушала дочь, поджав губы, и больше ничего не сказала. Она беспомощно поглядела на Моти, но тот уже вперился невидящим взглядом в какой-то журнал, всем своим видом давая понять, что больше обсуждать этот вопрос не намерен.
Назавтра утром Ширли села в машину рядом с отцом, и они молча доехали до ульпены.
Она ласково коснулась губами щеки отца и выбралась из машины. Моти помахал ей рукой и низко наклонился, вставляя ключ зажигания, чтобы дочь не видела его лица.
А она долго следила грустными глазами за удаляющейся машиной, и виноватая улыбка долго не сходила с её лица. Ни слова не было сказано на прощанье…
Мерав появилась в ульпене через два дня после драки в «Шоко-Мамтоко», накануне возвращения Ренаны и Ширли. Она целый день рассказывала свою версию происшедшего, не делая упор на драке, как таковой. Она рассказывала, что «у тихони из Эрании-Далет, сестры братьев Блох, появился boy-friend, с ним она ходит по вечерам по ресторанам и прочим злачным местам… — и тут же прибавляла: — А Ренана-то, ваша скромница! Она устроила своей сопернице в «Шоко-Мамтоко» настоящую сцену ревности… между прочим, из-за оч-ч-ень эффектного парня, «американца»!' Спасибо Даси, она сразу же её при всех осадила: оказалось, там присутствовали «двоюродные родичи» Даси и кое-что видели и слышали. В конце дня Мерав вызвали к директору, откуда она вышла тише воды, ниже травы. Назавтра она покинула ульпену, и только близким подругам поведала, что папа устроил её в студию Дова Бар-Зеэвува и в гимназию Галили.
А назавтра после ухода Мерав и Ренана вернулась в ульпену на занятия. Неожиданно на большой перемене в классе появилась Ширли. Она была очень бледна, её лицо выглядело ещё более тонким, чем всегда. Ренана случайно обернулась — и, увидев подругу, почти потеряла дар речи, только и смогла еле слышно выговорить: «Ты?..
Откуда?! Что с тобой?! Да на тебе лица нет!» — «Я… Меня папа привёз… Иначе я бы сбежала из дому… через окно… — еле слышно пролепетала девочка. — Потом расскажу…» На большой перемене обеих девочек пригласили к директору. В коридоре их в волнении ожидали подруги не только из их художественного класса, но и из музыкального отделения. Первой появилась Ренана, со слабой, немного виноватой улыбкой на необычно красном, смущённом лице. На немой вопрос подруг с деланной весёлостью махнула рукой: «Ничего страшного… Выговор и отработка… Ведь он обещал шефу полиции, что мы будем строго наказаны, вот и наказал. А Шир и вовсе ничего… Она же никого не побила — наоборот…»
Вечером, во время ужина в их комнатке в общежитии, подруги обсуждали произошедшее. После ужина они уселись на крохотной лоджии и, по привычке, под музыку рисовали каждая свой орнамент. Вдруг Ренана спросила: «А что с тобой было?
Ты мне так и не рассказала…» Ширли рассказала подруге о разговоре с родителями и о том, что ей лично сказал директор.
Та-фон Ренаны мелодично запел. Она вздрогнула, приглушила магнитофон и прижала та-фон к уху: «Алё-у!.. Ирмуш? Ты звонишь — и та-фон у меня играет очень красивую мелодию! Я беседер… Синяки
